ваш парижский псевдоним? – по-прежнему тихо, несмотря на шум, поинтересовался Пикассо. – Многие люди, с которыми я знаком в Париже, изображают из себя кого-то другого.
Его протяжный испанский акцент и магнетический взгляд быстро сметали ее защитные барьеры. Как он смог догадаться?
– Я еще не решила, – ответила она, понадеявшись на то, что ее голос звучит беззаботно.
– Благоразумие – это хорошо… в отличие от скрытности.
– Вы имеете в виду только имена, когда говорите о скрытности? – робко поинтересовалась она.
– Я имею в виду любые шаги, которые вы предпринимаете, чтобы не выглядеть заинтересованной нашим знакомством, – хрипло ответил он. – Возможно, мне следовало спросить имя, которое вам дали при крещении.
Святые угодники, как быстро он соображает! Умный, откровенный и к тому же красивый. Ева была вовсе не уверена, что ей стоило пускаться в эту авантюру, но попробовать было интересно. Особенно под пронизывающим взглядом огромных черных глаз, властно привлекавших ее внимание и заставлявших краснеть.
– Если вам так нужно знать, меня зовут Ева, – призналась она. – Всего лишь Ева Селеста Гуэль.
Пикассо мягко положил ладонь ей на поясницу. Никто из присутствующих не заметил этого жеста, что делало момент еще более интимным.
– Когда я выйду из гримерной, подождите несколько секунд, а потом следуйте за мной, – произнес он настолько деловито, что не имело смысла возражать. Эта опасная просьба вызвала у девушки лишь сладостную дрожь предвкушения.
Казалось, прошло лишь мгновение, а Пикассо уже крепко сжимал ее руку, и они бежали вместе как дети к подножию Монмартра, а величественные огни Парижа ярко сияли вокруг них.
Смеясь и держась за руки, они поднимались по многочисленным крутым лестницам на улице Фуатье. Потом пересекли улицу Лепик и спустились по булыжной мостовой улицы Равиньян[11] к анклаву художников в Бато-Лавуар. Пикассо сжал руку Евы, когда они подошли к обветшавшему зданию в центре покатой площади, заросшей шелестящими каштанами. Она знала этот старый дом с просевшей крышей и множеством световых люков с грязными стеклами, который служил гаванью для бедных художников, воров и натурщиц. Они с Луи много раз проходили мимо него по пути к «Шустрому кролику» или к кафе «Розовый дом». Строение казалось ей необычным и даже немного чарующим, потому что оно всегда было усеяно голубями, золотистыми листьями, а вокруг бродили десятки кошек.
Обычно рядом с домом собиралась толпа испанцев, сидевших на перевернутых ящиках и табуретах, и один из них непременно перебирал струны потрепанной гитары, но сегодня вечером они были здесь одни. Лишь свет газовых фонарей составлял им компанию.
– Вы потрясающая женщина, – сказал Пикассо.
Ева с трудом удержалась, чтобы не потупиться, как девочка, под его властным взглядом. От Пикассо слабо пахло трубочным табаком, вином и мужским потом. Эта смесь была странно опьяняющей, и у Евы пересохло в горле. Он выжидающе смотрел на нее.
Здесь несоответствие: от «Мулен Руж» на бульваре Клиши есть короткий путь до улицы Лепик и Равиньян, а улица Фуатье находится далеко в стороне.
