жизни, наверное, дико и нелепо видеть подобный тоталитарный контроль.
Не нужно было стыдиться их, не нужно было уводить прочь, пусть бы орали, его семья тоже неидеальна. Просто остаться с ним и поговорить. Но я слишком слабохарактерный человек, чтобы справиться с такой ситуацией. И сбежать от этого всего показалось мне лучшим выходом.
Хорошо было бы встретиться с Машкой и Катькой, поговорить: они-то точно знают, что мне теперь делать.
Наверное, на месте Димы, я бы тоже хлопнула дверью, вернувшись в номер, если бы ненормальные, старомодные мужик с бабой орали на меня, обзывая насильником. Хотела бы только одного: чтобы они замолчали.
Он звал меня. Но я не смогла. С одной стороны, привыкла слушаться родителей, с другой – хотела скорее увести их от номера подальше. Потому что то, как они контролируют всю мою жизнь, вплоть до половых отношений – это позор. Я ведь уже не ребенок.
Все мои знакомые девочки занимаются этим! Все! Плачу, не в силах сдержать слёз. В этом нет ничего сверхъестественного. Это нормальная потребность организма в двадцать лет. И выходят они потом замуж, и никто не кричит, что они «порченые», и всё у них отлично.
Но мои родители… Они даже не дали мне шанса что-то объяснить, просто стали истошно орать.
Не хочу больше жить.
Дима не виноват, это всё мои больные на голову родители. Как можно было устроить всё то, что они устроили? Они ведь даже не звонили, неотвеченных нет, сразу же начали облаву, будто я какая-то третьесортная гулящая девка.
Представляю, что Дима подумал обо мне. Не ожидал, наверное, что ему достанется такая. Он в Лондоне жил, ему любая с радостью улыбнётся, а мне теперь родители жизни не дадут.
Захлопнув дверь нашего землистого «Опель-Зафира» двухтысячного года выпуска, я устраиваюсь на заднем сиденье и продолжаю плакать. Он не захочет связываться с такой. Зачем ему эти проблемы, когда у него полно нормальных девочек, покрасивее и побогаче? Ну и на кой ему моя невинность, к нему очередь таких стоит. А я забыть его не смогу, никогда, я ведь себя знаю.
– Я с ней даже разговаривать не хочу, – бурчит мать с переднего, дëргая ремень безопасности.
– Успокойся, Мила. Это наша дочь. Она такая! – комментирует отец, будто я последняя потаскуха.
– Моя дочь не могла оказаться гулящей курвой, – дрожащим голосом, – я не могла такую воспитать.
Теперь и мама начинает рыдать. И мне становится её жалко. Ведь несмотря на все эти старомодные загоны, она моя родная мать, и я её очень люблю.
– Я её ведь не этому учила! – кричит, оборачиваясь, взывая к моей совести. – Кто её теперь замуж возьмёт? Кто? Дядя Федор с третьего подъезда, который пять лет как в разводе с третьей женой? – стонет, качая головой. – Хорошему, умному целеустремленному парню, мечтающему иметь семью, вот это не нужно! Он на неё не позарится, – тянет, хлюпая носом. – Я её от этой грязи оберегала. По выставкам водила. Книжки приучала читать. Кирилла того на пушечный выстрел не подпускала. И вот как так? Говорила же: «Не ходи на эту
