по предъявлении?
– Да. Но ведь вы понимаете, что я буду ждать до тех пор, пока вы сами не пожелаете заплатить мне.
– Я не беспокоюсь, – с улыбкой сказал Безмо, – но я уже выдал вам две расписки.
– Я сейчас разорву их.
И Арамис, показав коменданту расписки, действительно разорвал их.
Убежденный этим проявлением доверия, Безмо без колебаний подписал расписку на сто пятьдесят тысяч франков, которые он обязывался заплатить по первому требованию прелата.
Арамис, смотревший через плечо коменданта, пока тот писал, спрятал расписку в карман, не читая, чем окончательно успокоил Безмо.
– Теперь, – сказал Арамис, – вы не будете на меня сердиться, если я похищу у вас какого-нибудь заключенного?
– Каким образом?
– Выхлопотав для него помилование. Ведь я же сказал вам, что бедняга Сельдон очень интересует меня.
– Ах да!
– Что же вы на это скажете?
– Это ваше дело; поступайте как знаете. Я вижу, что у вас руки длинные.
– Прощайте, прощайте!
И Арамис уехал, напутствуемый добрыми пожеланиями коменданта.
VII. Две приятельницы
В то самое время, когда г-н Безмо показывал Арамису узников Бастилии, у дверей дома г-жи де Бельер остановилась карета, и из нее вышла молодая женщина, вся в шелках.
Когда о приезде г-жи Ванель доложили хозяйке дома, она была погружена в чтение какого-то письма, которое торопливо спрятала и побежала навстречу гостье.
Маргарита Ванель бросилась ее целовать, жала ей руки и не давала вымолвить ни слова.
– Дорогая моя, – говорила она, – ты меня совсем забыла! Совсем закружилась на придворных праздниках.
– Я даже и не была на свадебных увеселениях.
– Чем же ты так занята?
– Готовлюсь к отъезду в Бельер.
– Ты хочешь стать деревенской жительницей? Я люблю, когда у тебя являются такие порывы. Но ты бледна.
– Нет, я чувствую себя прекрасно.
– Тем лучше, а я было испугалась. Ты знаешь, что мне говорили?
– Мало ли что говорят!
– Я готова все рассказать тебе, да боюсь, что ты будешь сердиться.
– Вот уж никогда! Ведь ты сама восхищалась ровностью моего характера.
– Так вот, дорогая маркиза, говорят, что с некоторых пор ты стала гораздо меньше тосковать о бедном господине де Бельере!
– Это злые сплетни, Маргарита; я жалею и всегда буду жалеть мужа; но прошло уже два года, как он умер, а мне всего только двадцать восемь лет, и скорбь о покойнике не может наполнять все мои мысли. Ты первая не поверила бы такой скорби, Маргарита.
– Отчего же? У тебя такое нежное сердце! – ядовито возразила г-жа Ванель.
– Да ведь и у тебя тоже нежное сердце, а я, однако, не нахожу, чтобы сердечные печали совсем убили тебя.
В этих словах
