сознаться, что это старинное поместье вместе с землями я приобрел в первую очередь из-за их зловещей истории. Оно необычайно подвержено тем влияниям, о которых я говорю. В данный момент я работаю над аппаратом, благодаря которому, когда он будет завершен, надеюсь явить излучение сил зла во всей их первозданной чистоте.
Тут появилась мулатка и прошла через гостиную по какой-то хозяйственной надобности. Мне показалось, что она окинула Аверо настороженным взглядом, полным материнской нежности и тревоги. Он же, со своей стороны, будто бы и не заметил ее присутствия, совершенно поглощенный своими странными идеями и еще более странным проектом. Однако, когда она удалилась, он заметил:
– А это Фифина, единственное человеческое существо, которое питает ко мне подлинную привязанность. Она немая, но очень умная и преданная. Все мои родственники, старинная луизианская семья, давным-давно скончались, а моя жена для меня мертва дважды.
Судорога непонятной боли исказила его черты и тотчас исчезла. Он возобновил свой монолог – и никогда более не упоминал о той, по-видимому, трагической истории, на которую намекнул мимоходом.
По меньшей мере час рассуждал он на тему вселенского зла, говорил о тех изысканиях и экспериментах, которые проводил и только еще планировал проводить. О многом – то была странная смесь науки и мистики – мне не хотелось бы распространяться тут. Я тактично соглашался со всем, однако же осмелился указать на возможную опасность его экспериментов с призыванием, если они, паче чаяния, окажутся успешными. На это он со всем пылом алхимика или религиозного фанатика отвечал, что это не важно – что он готов принять любые и всяческие последствия.
Я распрощался с ним, пообещав вернуться для новой беседы. Разумеется, теперь я полагал, что Аверо безумен; однако безумие его было весьма необычным и оригинальным. И мне почему-то представлялось по-своему значительным то, что именно меня он избрал поверенным своих тайн. Все прочие, кто с ним встречался, находили его крайне молчаливым и замкнутым. Наверное, он испытывал обычную человеческую потребность излить себя перед кем-нибудь и выделил меня как единственного человека в окру́ге, который мог бы его понять.
В течение следующего месяца я виделся с ним несколько раз. На самом деле он был весьма странным образчиком психологии; и я поощрял его говорить свободно, хотя он вряд ли нуждался в подобном поощрении. Каждый раз, как я его навещал, он засыпал меня блестящими, хотя и несколько хаотичными рассуждениями на свою излюбленную тему. Он также дал мне понять, что изобретение его продвигается успешно. И в один прекрасный день он внезапно объявил:
– Я покажу вам свою машину, если вам угодно ее видеть.
Я тотчас заверил, что мне не терпится увидеть его творение, и мы перешли в комнату, куда меня прежде не приглашали. Помещение было просторным, треугольной формы, со стенами, увешанными занавесями из какой-то мрачной черной ткани.
