в проеме дверью и бойцами, мы поднялись по лестнице на второй этаж и тут же попали в объятия генеральской свиты.
– Нельзя сюда, здесь командующий!
– Он – то нам и нужен.
– Нельзя я сказал! – надрывался больше всех молоденький лейтенант с желтым портфелем.
– Да, в конце концов, – вспылил я, – мы с программы «Время», вчера в Моздоке министра вашего снимали!
– Программа «Время»? – раздался тихий и вкрадчивый голос из глубины аэровокзала. – А ну ведите их сюда.
Нас с Анненковым подхватили под руки и чуть ли не понесли по коридору.
Анатолий Васильевич вальяжно расхаживал в диспетчерской между раздолбанной аппаратурой, стирал пальчиком с нее пыль и пробовал на ощупь, будто пытался понять, откуда она взялась. Когда мы вошли, спросил не оборачиваясь:
– Зачем же вы министра обороны подставляете?
В его голосе было столько зловещего, что, казалось, сейчас он выхватит из-за пазухи револьвер и, не моргнув глазом, прямо здесь нас и положит.
– Что вы имеете в виду?
– А то, что после вашего вчерашнего эфира разразился большой скандал, – голос его был абсолютно спокоен.-Разве нельзя было вырезать слова про гаденыша Юшенкова?
Ага, подумал я, значит, Шура все же успел на ночные Новости. Это хорошо. Но доказывать, что Павел Сергеевич сам виноват, что никто его за язык не тянул, было бессмысленно. Это еще больше бы озлобило Квашнина. И тут меня осенило.
– Скажите, Анатолий Васильевич, – постарался я поймать интонацию командующего, – а вы разве можете отвечать за всех генералов, которые своими непрофессиональными действиями вначале фактически провалили военную кампанию? – и, не дожидаясь, сам дал ответ за генерала.-Нет. Вот и я не могу отвечать за всю программу «Время». К тому же, в отличие от вас, я не командир.
Командующий ОГВ замер. Он повернулся ко мне вполоборота и стал глядеть на меня не впрямую, а боковым зрением. Несколько раз ухмыльнулся, поддел ботинком скомканную бумажку. Я, вспомнив слова Рохлина о том, что Квашнин, даже провалив дело, всегда докажет, что он здесь ни при чем, понял – мои аргументы ему понравились. В той части, что он не несет ответственности за всех опростоволосившихся военачальников.
– Я тоже люблю Гегеля. Георга Вильгельма Фридриха. Особенно его «Науку о логике», – наконец взглянул он мне в глаза и процитировал немецкого философа: «Воля, которая ничего не решает, не есть действительная воля. Бесхарактерный никогда не доходит до решения».
Честно говоря, я не понял, причем тут Гегель, но усилено стал припоминать университетский курс философии 19-го века. К месту или не к месту брякнул:
– Характер – это определенная форма воли и интереса, делающая себя значимой.
Это окончательно добил» генерала. Он заулыбался и стал рассуждать о том, что телевизионщики, несмотря на свободу слова, должны относиться к своему делу ответственно.
