чего шмалять-то?
– Кто их «чехов» знает.
Когда возвращались в штаб, меня догнал младший сержант со слегка раскосыми глазами.
– Я из Уфы и Димка вместе со мной призывался, – он протянул мне несколько стреляных гильз – 5х45 и 7х62. – Этими патронами ребят положили. Гильзы еще теплыми были, когда их нашли. Сохраните, мы их здесь все равно потеряем.
Одну гильзу взял у меня Джибути, другую Будберг. Остальные до сих пор хранятся в редакции.
– Ну что, комсомолец, – подпихнул мой друг Будберга плечом, – не передумал про федералов гадости сочинять?
Тогда «комсомолец» ничего не ответил, и в будущем, несмотря на общий антивоенный тон его газеты, он лично ни разу не позволил себе ни одного плохого слова в адрес российской армии, воевавшей в Чечне.
Саламбек Наибович своего слова не сдержал и через час на консервном заводе не появился. Начало стремительно темнеть, а материала по-прежнему не было. Ну что это – разбитые самолеты в аэропорту, развалины завода, Доку Гапурович на мусорной куче и стреляющие, не пойми куда, минометчики. Мало, в Москве ждут от наших двух групп нечто. А с текстом вообще беда – информации ноль, в штабе говорить «на микрофон», да и просто по душам, офицеры категорически отказывались.
Откуда-то примчался запыхавшийся Гена Лисенков и радостно сообшил, что одну съемочную группу разрешено свозить на передовую. Страшно, конечно, но мы с облегчением вздохнули. Кому ехать? Вновь бросили монету. Выпало Сашке. Я увидел на его лице некоторую озадаченность. У него недавно родился сын.
– Тебе нельзя, – сказал я ему.-При диком капитализме безотцовщина ведет детей в пропасть. Пусть лучше тебе на камеру Шевчук что-нибудь споет. Неплохая будет краска.
Оносовский нехотя согласился.
У Рохлина
Уже совсем стемнело, когда нас с Анненковым запихнули в тот же самый БТР, на котором мы приехали на консервный завод. Тот же стрелок, те же раскачивающиеся над нами бомбы с красными лентами. Только теперь броня не еле – еле преодолевала препятствия, а неслась по городу, словно кумулятивный снаряд.
Много времени езда не заняла. Когда остановились, стрелок, будто кондуктор, коротко бросил:
– Больничка.
Возле больших металлических темно-синих ворот стоял часовой. Как только мы вылезли из чрева брони, он постучал ручкой штык-ножа по двери.
Нас с оператором провели в дом из красного кирпича. Сначала узкий длинный коридор, потом еще один, спуск вниз. То ли подвал, то ли комната, не поймешь. В помещении, словно в фильмах про войну, горели расплющенные гильзы и керосиновые лампы. За столом сидели военные, один нам широко и открыто улыбался. Это был Лев Иванович Рохлин. Я знал про него не много – разве, что он единственный из командующих группировками, прежде чем соваться в город, провел разведку Петропавловского шоссе, а когда обнаружил на нем засаду, пустил по нему лишь один батальон, а весь корпус двинул огородами, застав боевиков
