в душу, и ближе меня у неё никого нет. Вне сцены она была неразговорчива, почти замкнута, отчего возникало отчётливое «в ней что-то есть» и внезапное желание защищать. На сцене к описанию её лица очень подходил эпитет «открытое» (что бы это ни значило). В обычной жизни лицо «закрывалось» – обходилось минимумом эмоций и мимики. Единым и для лицедейства, и для жизни оставался голос – неожиданный для её внешности грудной голос изливал, как мне тогда казалось, сексуальность и обещал неимоверную сладость близости.
В том же спектакле Нина теряла сознание, а Иван, изображающий Прохожего № 2, уносил её со сцены на руках. Мне, наблюдавшему во время репетиций эту сцену из зрительного зала, оставалось только мучиться догадками, чем этот подонок занимается с моей девочкой за кулисами. После каждой репетиции я получал рекомендации СМК избегать встреч с Выготским, так как они резко повышают во мне агрессивность, и позже выяснилось, что Иван получал точно такие же рекомендации относительно встреч со мной.
Во всей ситуации присутствовал пикантный момент: Нина была из жёлтых. Увлекаться ею мальчикам из правильных зелёных семей было не то, чтобы преступно или скандально, но всё же предосудительно. Разумеется, ни о какой притягательности запретного плода здесь речи не шло. Помню, наоборот, поначалу я осуждал себя за эту жёлтую симпатию и даже предпринимал попытки её в себе подавить. Тут сильно сказывалось воспитание. С детства мне было привито чувство гордости за принадлежность к зелёному статусу. «На нас держится весь мир, – неоднократно повторял мне отец. – Мы там, где без человека не обойтись. Зелёные – золотая середина между тёплыми и холодными». И хотя по мере взросления нетрудно было догадаться, что голубые (генераторы идей и владельцы средств производства), синие (операторы Системы, контролёры медицины долголетия и особо крупные собственники) и фиолетовые (контролёры Системы и медицины бессмертных) о себе такого же мнения, по сути, отец был прав. Мы – рабочие лошадки жизнеобеспечения человечества. Мы воплощаем идеи в материальные и ментальные продукты и услуги, которыми пользуется все – от оранжевых до фиолетовых (опять же за исключением красных, вынужденных, подобно животным, заниматься самообеспечением самым примитивным образом).
Однако лояльность зелёному статусу отступала перед размышлениями, которые в ту пору казались мне философскими. «Что поделать, – думал я, стараясь примирить себя с уже разгоревшимся чувством, – если мы живём в жёлто-оранжевом мире эмоций, где зелёным отведена роль небольших островков, а голубые, синие и фиолетовые (люди холодного рассудка) на карте человечества и вовсе составляют почти невидимые точки? Разве можно оставаться в нём бесстрастным и влюбляться только в представительниц своего статуса? В конце концов, если бы между статусами не было живого взаимопроникновения, они бы закуклились и выродились, а мир лишился бы справедливости…»
Социальные преграды, таким образом, виделись
