из апостола Павла, не забыв, но пытаясь игнорировать то, что речь шла о любви, которая долготерпит.
А любил ли ее саму Хайме? Впервые она встретила его после ухода из монастыря в университете, где сидела с ним несколько пар на философии. Тогда Хайме уже кем-то работал, вроде бы инженером на «Тойоте», и неустанно потчевал ее рассказами о том, как щипцы зажимают кузов машины во время сборки и как он поменял их расположение, переналадив весь станок. Он был необычайно для себя весел и радостен, хотя в то время уже не выглядел привлекательным. Он рано состарился, несмотря на то что морщин у него никаких не было, просто черты лица огрубели, нос вытянулся и придал его лицу слегка скучающее выражение человека, чья жизнь уже позади. Хайме носил кольцо с крестом, которое ему подарила сестра Анхелика, на большом пальце руки, памятуя о том, что на мессу всегда необходимо являться как можно раньше и при полном параде. Для этих целей он даже купил себе черную рубашку и черные брюки, несмотря на адскую жару Мехико. Пот лил с него градом, но он благополучно выслушивал лекции, а потом шел с внезапно обретенными в университете друзьями-технарями разбирать запчасти автомобиля. На свой первый гонорар, довольно большой, он купил себе «тойоту» и тщательно ее полировал, заставляя бока выгодного капиталовложения сверкать от его усилий.
– Ты относишься к ней, как к девушке, – как-то сказала его первая взаимная любовь, перед тем, как уйти.
Тогда Хайме еще не нравился Марии Ньевес, как не вызывает жуткого восторга и сейчас. Просто иногда она с ним видится, и они вдвоем тихо гуляют по площади. Мария Ньвес иногда дает Хайме свой мотоцикл, чтобы тот подкрутил в нем какие-то детали, а иногда и приносит чинить компьютер в его тихую маленькую белую квартиру с идеальной чистотой.
– Да, ты хотела что-то сказать, – отвлек его голос девушку от раздумий. – Относительно смерти.
– Ты уже договорил про цифровой портрет?
– Конечно, а ты не заметила, почему ты меня не слушаешь? Ты считаешь меня скучным?
По правде говоря, да, и шутишь ты глупо и неинтересно, хотела заметить Мария Ньевес, но не стала. Больше всего в юморе Хайме ее раздражали нотки пошлости, время от времени просверкивающие в разговоре на посторонние темы. Она не знала, был ли ее приятель девственником, но учитывая его крайнюю религиозность и общую нелюдимость, то возможно. Впрочем, он иногда прикасался к ней, чего она не любила, стараясь всегда по возможности отстраняться.
– Нет, с тобой все нормально. Ты ведь ходишь в монастырь на мессу?
– Да, а что? Иногда туда, но чаще всего в другую церковь, где мой знакомый служит, я у него исповедуюсь.
– Давай пойдем с тобой на праздничную мессу, меня пригласили, – ожидая ответа, Мария Ньевес поморщилась и представила тот день, когда она в третий раз решила поговорить с Хайме.
Он тогда пришел во всем черном, что скорее говорило об отсутствии вкуса, чем о его наличии. Хайме странно одевался,
