на бал? – На заднем фоне я услышала сдавленные смешки.
– Да. А почему нет? – растерянно произнесла я.
– Ты реально полоумная! Где ты, а где я?! Ты в зеркало-то себя видела, уродина белобрысая? – Питер и его дружки уже ржали, не сдерживаясь. – Все в школе, кроме тебя, давно поняли, что это розыгрыш, дура!
Перед глазами всё поплыло. Голова закружилась. Казалось, в уши набился плотный слой ваты. Я выронила трубку, которая повисла на проводе и продолжила вещать издевательским голосом Питера. Унижение давило настолько невыносимым грузом, что мне хотелось спрятаться куда-нибудь под плинтус, но я продолжала стоять, застыв, как жена Лота. Слёзы, почуяв свободу, стекали по лицу, смывая ненужную теперь раскраску. Смысл слов Питера доходил до сознания с задержкой, причиняя боль, словно мне в мозг втыкали раскалённые иглы. Наконец, А́ндерсон кинул последнюю тираду: «Даже если бы ты была единственной девушкой в Даун Крике, я бы предпочёл пойти на выпускной один!», и в трубке раздались короткие гудки. На мгновенье ярость захлестнула меня, опалив языками пламени, и я закричала: «Ублюдок!» Схватив керамическую вазочку для мелочей, я швырнула её в стену. Силы сразу же оставили меня, и я медленно опустилась на пол.
В мгновение ока рядом оказалась мама и сразу кинулась меня обнимать. По её сочувствующему взгляду я поняла, что она слышала либо часть разговора, либо весь. Я почувствовала, что готова провалиться под землю из-за того, что мама стала невольным свидетелем моего позора, и разрыдалась у неё на плече. Боль обиды разрывала сердце, сквозь слёзы я бесконечно повторяла одно и то же: «За что? Что я ему сделала?» В ответ мама лишь крепче сжимала меня в объятиях. На пороге появился растерянный отец, услышавший звук разбившейся посуды. Он явно хотел спросить, что случилось, но, видимо, мама сделала предупреждающий жест за моей спиной, и он ретировался обратно. И тут я заметила А́дама, стоящего на верхней ступеньке лестницы. В его глазах уже сверкали молнии, а губы превратились в тонкую полоску. Брат, как всегда, понял всё без слов. И хотя он не произнёс так подходящую к ситуации фразу: «Я же говорил», я вдруг разозлилась на его правоту.
Я вырвалась из кольца рук матери, вскочила и побежала наверх мимо А́дама, словно не видя его. Повернув ключ в двери, я заметалась по комнате и стала крушить всё на своём пути: рвать рисунки и фотографии, посвящённые Питеру; дневник, которому доверяла мысли и чувства. Увидев так и не надетые туфли, я завизжала, как безумная, и вышвырнула их в открытое окно. Но этого было недостаточно, чтобы утолить моё бешенство. Я стояла посреди комнаты, усеянной обрывками, и искала, что бы ещё уничтожить. Зеркало услужливо отразило мою фигуру в вечернем платье, растрёпанные волосы и лицо с потёками косметики. Задыхаясь от злости, я стала раздирать на куски праздничный наряд. Нитки натужно рвались под напором моих рук, прекрасная ткань жалобно трещала. Вскоре я осталась, подобно Золушке, в лохмотьях. Силы покинули меня, я повалилась на кровать и снова разрыдалась. Я слышала, как в комнату стучатся родители и просят открыть дверь, но не хотела никого видеть. Чем они могли мне
