глядела из окон и темных дверных проемов, наружу не лезла, будто боялась. Будто не свой командир-освободитель приехал, а кто-то из тех, в мышино-сером «фельдграу», с непонятной гавкающей речью. Возле колодца замер мальчишка лет пяти – так испугался, что бежать не смог. Шагин поискал в кармане, вынул осколок сахара, поморщился – грязь сплошная после давешнего купания.
– Гляжу, народ здесь совсем одичал при оккупации, – сказал он уже на ковтуновском подворье. – Сами, или запугивает кто?
– По-всякому, – буркнул дед, раскуривая дареную папиросину. Глядел, как гость отмывает сапоги, хмурился чему-то. – Вы вон ушли, а немец два года лютовал, и сейчас вас толком не видно. Ты, да тот лейтенант, да еще милиционер наведывался. А ну как опять бросите?
– Глупости говоришь, Семен Иваныч! – дернул Шагин щекой. – Я бы тебя за такие разговоры… Ладно уж. Что за дом на окраине, возле старого дуба?
– Ты и там уже побывал, капитан. Стало быть, встретил эту… Ви-ижу, взгляд изменился. У ней-то хату немцы сожгли, теперь в пустой обретается, ничейной, а мужиков туда тянет точно магнитом. Точно к Дунькиной твани. Степка тоже вон… и председатель наш, Николай Борисыч. Был мужчина справный, с головой, а теперь словно бражки опился.
– Интересный дядька, – усмехнулся Шагин и перешел от сапог к штанам. Проклятая тина присохла намертво. – Интересный, говорю, про царицу ужиную рассказывал. Сказки любит?
– Интеллиге-ент. Это ж от белорусов байка пошла, их тут много. Есть над змеями, дескать, Ужиный король, или царь, кому как ближе, может клады подарить, удачу всякую, когда к нему уважительно. А кого невзлюбит, со свету сживет. Лейтенант ваш, на что солидный, но тоже ведь с интересом отнесся. В райцентр гонял по этим делам. Есть там какой-то фриц, из давнишних еще…
– Беккеров?
– Во-во! Любитель старины, от которой толку нету. Может, сам и выдумал это «вундерваффе» да башку лейтенанту забил бессмысленно. Германцы – они ж такие! Философы, чтоб их…
– Ну, ты даешь, Семен Иваныч! Чего же раньше-то молчал про Беккерова и райцентр?!
– А ты не спрашивал. Дунькина твань без того поганое место, только людям ведь мало, чертовщину всякую приплетают. Степка, Степка…
Опять не спалось. Слишком много луны за стенами сеновала, слишком много белесого, рваного света сквозь щели. Маловато конкретики. Такой, чтобы доложить, выдать значимый результат, не рассмешить ни сослуживцев, ни начальство. Сплошной туман, которого Василий терпеть не мог. Чертовщина! Хотел закурить у стенки, но глянул на сено и вышел «до ветру». Запахнул плотнее хозяйскую телогрею, в дощатом сортире чиркнул спичкой, сделал пару затяжек, ухо поймало вдруг лишние звуки снаружи. Калитка там скрипнула. Среди ночи. Шагин выругался тихонько, завозился с пуговками, толкнул сортирную дверцу – можно бы кувыркнуться наружу, но неохота людей смешить.
– Ти-ихо, тихо, военный, не бузи, – посоветовал голос из тени за сараем, мужской, уверенный. – Мы ж пока погутарить, без крови. Если
