массажном столе волоски и пару царапин, на простынях пятна, а в моем семейном доме нашла использованные презервативы? – вдруг перебивает Владимир Сергеевич.
– Да! – Лиза с облегчением выдыхает. Наконец-то им удалось понять друг друга.
– То есть, Лиза, вещи в моем доме убеждают тебя в том, что я маньяк, и ты сообщила об этом в полицию?
– Не маньяк, Владимир Сергеевич! Маньяки – это кто убивает всех подряд. А вы просто педофил. Педофилы насилуют детей, – дружелюбно поясняет Лиза. – Согласно опубликованной статистике.
– Придержи пока статистику. Получается, я педофил и об этом тебе рассказали вещи, верно?
– Совершенно верно!
Наконец-то до него дошло! Лиза испытывает облегчение.
– Но ведь ты хорошо работаешь, Лиза, так?
Лиза снова морщится – она не понимает, чего он от нее добивается. Но говорит как есть:
– Да, Лиза очень хорошо работает.
– И ты, конечно, убрала с моего стола и пятна, и волоски? Презервативы выкинула, разумеется, – так? К чему такое хранить? И простыни – ведь ты выбрасываешь то, что невозможно отстирать? А остальное отстирывает химчистка, и ты за этим следишь? Или ты вдруг разленилась?!
– Как это – разленилась? – удивляется Лиза. – Конечно, Лиза сразу все убирает и моет. А некоторые простыни нельзя отстирать, приходится выбросить, да, извините.
– Это значит… Знаешь, что это значит, Лиза?
Лиза ничего не понимает, она совсем запуталась.
Ей странно, что Владимир Сергеевич не испуган: он даже не сердится, а отчего-то улыбается.
Лиза вдруг вспоминает. Какой это был эпизод? Тысяча сто двадцать третий, точно. Она сидит на последнем ряду высоченной аудитории-амфитеатра и быстро записывает в тетрадь символы, которые выскальзывают из-под руки профессора и приземляются на доску.
Время от времени от ее головы, плеч и груди отскакивают небольшие бумажные шарики и падают на парту и на пол вокруг нее. После каждого очередного попадания по рядам прокатывается сдавленное хихиканье, а ее ручка пугается и вздрагивает: все страницы испещрены росчерками поверх ровных рядов формул, так что ей потом приходится переписывать всё в специальную домашнюю тетрадь.
Но если отвлечься от этой необходимости, которая помогает, кстати, находить ошибки в рассуждениях профессора, то в происходящем даже можно найти красоту – как будто град прошел прямо над Лизой, и теперь вся парта усеяна неровными белыми зернами. И если бы не смех вокруг, который сбивает ее с толку, можно было бы мириться с этим и дальше…
Она не знает, что он хочет сказать. Она мотает головой.
– Это значит, детка, что ничего не было, – говорит он.
– Как это – “не было”? Вы не сознаетесь?
– А в чем я должен сознаться? Что у меня работает добросовестная девушка? Что она идеально делает уборку? – Владимир Сергеевич снова усаживается, откидывается на спинку кресла и смеется
