церкви Гроба ГосподняСветом – тысяч свечей.
Язык библиотек старинных…
Язык
библиотек старинных,
Полуистертых перьев
скрип…
Незрим – сокрыт в портьерах
длинных —
Небес февральских
манускрипт.
И утро ли
взойдет над нами,
Иль вечера
истлеет даль,
И – отзвенев
колоколами —
Седьмой
окончится февраль…
Хоров григорианских
пенье
Услышим —
там, у алтаря,
И шорох
спелых трав,
круженье,
Крушенье —
листьев ноября…
…Расцвечено
сияньем странным
Тех слов
древнейшее нутро…
Но даст ли имя —
безымянным,
Немым молчащее перо…
Он вошел в этот дремлющий город…
Он вошел в этот дремлющий Город,
Чуть помедлив у низких ворот,
Там, где скоро, как вор – или ворог,
Он Голгофской дорогой пройдет.
Этих улиц – недвижных и сонных,
Словно умерших, – движется тень…
Грозового отсвета колонны
Продлевают медлительный день.
Он проходит дорогою рая —
Как трудна и терниста она…
Ни души…
То душа ли живая,
Что склонилась вон там,
у окна…
Свиток третий
(отрывок из романа Анны «Нерушимая обитель»)
Профессор Веронези был убит в пятницу вечером, около 18:00, в собственном доме, где после шумного развода, скандальные подробности которого за года два до трагедии стали известны всему факультету, он жил один.
Прислуга ушла в 17:00 того же дня, более, по словам его секретаря и как позднее подтвердило следствие, профессор ни с кем не общался, его телефон молчал.
Никому не удалось дозвониться до профессора ни в ту роковую пятницу, ни утром субботнего дня, и уже в субботу вечером в многочисленном профессорском окружении, среди его учеников и коллег, пробежала смутная волна беспокойства. Однако первые – и поистине ужаснувшие всех! – вести о свершившемся несчастье темным грозовым вихрем понеслись по коридорам шестисотлетнего, словно бы вздрогнувшего от глубокого сна университета лишь в понедельник утром.
На лицах старших преподавателей, а также аспирантов и диссертантов Веронези отчетливо читалось потрясение, смятение и еще что-то… да, пожалуй, это было то самое известное выражение, которое принято, как в старинном анекдоте,
