где? – отрывисто уточнил разом посерьёзневший Карлинский на том конце.
– В СИ-СИ-СИЗО. Бу-бу-бутовском.
– Что случилось? Лёня? Пой, твою мать.
Со стороны их разговор мог показаться диалогом двух сумасшедших. Но душевными расстройствами никто не страдал.
– Не-е мо-огу, Бо-оря. Мне пло-охо.
Он всё-таки пропел эту фразу. Тоже не шибко здорово получилось, и куда былой опыт делся.
– Я приеду, Лёнь. Сейчас же. Держись, старик, и не нервничай!
Леонид Витальевич положил телефон. Хорошо, когда не надо ничего объяснять. Хорошо, когда есть настоящий друг. В его мобильнике, наверное, с тысячу номеров. Коллеги, приятели, спонсоры, чиновники всех мастей. Есть даже парочка бандитов. А позвонить можно только Карлинскому. Хотя, наверное, у какого-нибудь замминистра МВД, который песни Волка «с детства знает», куда больше вариантов его отсюда вытащить. Но замминистра МВД не поймёт ни слова из его нынешнего невнятного бормотания, да и не захочет понимать. Просто повесит трубку, решив, что Волк нажрался или кто-то его разыгрывает. Он знает совсем другого Волка – успешного, обаятельного, заливающегося соловьём на концерте и травящего анекдоты на последующей пьянке. И только Борис знаком с Лёнькой, мальчишкой с Ворошиловской улицы, до которого Леонид Витальевич сейчас стремительно деградировал.
Борька жил на другом конце Москвы, и даже не в городе. Если повезёт, и не будет пробок, доберётся часа через два. А потом… Что будет потом, он даже представлять не хотел. Дождаться бы Борьки. А пока хорошо бы подремать, если удастся, конечно.
Не удалось. Стоило прикрыть глаза, измученный разум тут же подкинул картинку из далёкого прошлого.
Первое детское воспоминание Лёни – мёртвый дельфин. Он лежал на берегу и смотрел остекленевшим взглядом куда-то в пустоту. А вокруг него толпились женщины, которые громко спорили.
– А я говорю, нужно его сдать, – кричала одна. – Это же государственная собственность.
– В госпиталь отнести надо, пусть солдатики наедятся, – причитала вторая.
– С ума посходили? Петровна, ты чего голосишь? У тебя что, дома дети не голодные? А ну быстро рты позакрывали. Сейчас разделим на всех, никто ничего и не узнает.
Это бабушка. Лёня ещё не понимает, почему она ругается, и что значит «разделаем». Ему просто жалко мёртвого дельфина. Бабушка сказала, он сам выбросился на берег и потому погиб. Лёня сидит на корточках возле дельфиньей головы и ждёт, когда они с бабушкой пойдут собирать мидий. Они пришли на море за мидиями, которые растут на бунах. Бабушка заходит в воду по пояс и срезает мидий большим ножом. А Лёня играет на берегу, собирает из камушков домики и мечтает, как вечером бабушка сварит из мидий вкусный суп. Но сегодня бабушка словно забыла про мидий, теперь её интересует дельфин.
Бабушка достаёт нож и проводит им по дельфиньему
