Софья затравленным зверьком следила за всем происходившим в комнате, прислушиваясь к недоброму шелесту голосов. Вот Иоаким закончил читать разрешительную молитву. Тихо, на одной ноте, завыла царица Марфа, так и не изведавшая радостей супружеской жизни, живой труп в пятнадцать лет, чужая во дворце, обреченная на безрадостную жизнь в его душных стенах. На нее шикнули, и она испуганно замолчала, зажав руками рот и беззвучно глотая текущие по щекам слезы.
В царскую опочивальню набилось столько народу, что негде было яблоку упасть. С равнодушием обреченного Софья заметила, как бояре подобострастнее, чем всегда, крутятся вокруг заглянувшей в комнату царицы Натальи Кирилловны, едва сдерживавшей торжествующую улыбку. «Точно воронье», – отметила про себя покинутая всеми царевна, стараясь запомнить, как каждый из бояр вел себя в эти минуты.
Вскоре появился взволнованный дядя Иван Михайлович, попытавшийся прорваться к венценосному племяннику, но его бесцеремонно оттеснили, и он стоял под висевшими в углу комнаты образами, злобно зыркая по сторонам из-под нависших бровей.
Внезапно казавшийся спящим Федор открыл глаза.
– Соня… – Проговорил он внятно. – Сонечка…
– Я здесь! – Потянулась к нему обрадованная царевна под недовольными взглядами бояр. (Интересно, куда делся патриарх? Только что здесь был).
– Сонечка, – голос Федора был еле слышен, и ей приходилось напряженно прислушиваться, чтобы разобрать слова, – в кабинете лежат мои записи… мои планы по переустройству… Руси… Ты их возьми…
– Все сделаю, братец, как ты говоришь.
На его щеку упала соленая капля и, не задерживаясь, стекла к уху.
– Не плачь, сестричка… Prista juvent alois, ego me nunc denique natum Gratulor («Предоставляю другим восторгаться добрым старым временем, лично же я поздравляю себя с тем, что родился именно теперь…») …
Ворохнулись бояре, в изумлении глядя друг на друга: виданное ли дело – вместо того, чтобы, готовясь к встрече с Богом, читать молитвы, царь твердит что-то на басурманском языке! Вот она, прелесть иезуитских монахов во главе с покойным Сенькой Полоцким! Гнать надо из города его последователей, пока иноземная зараза не утвердилась в умах москвичей!
Одна из старух приживалок, которыми кишел дворец, забывшись от любопытства, сунулась поближе к царскому одру. Услышав латынь, она мелко закрестилась, бормоча молитву. В ответ боярин Григорий Ромодановский так пихнул ее в бок, что старушка то ли ойкнула, то ли хрюкнула, и быстро шмыгнула прочь из комнаты.
Снова воцарилось молчание, прерываемое бредом умирающего.
Глубокой ночью 7 мая 1682 года Божиею милостию Царь и Великий Князь, всея Великия и Малыя и Белыя Росии Самодержец, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, Государь и Великий князь Новагорода Низовские
