заключили мир, все свои силы Филипп мог обрушить на Фокиду. Одна за другой фокейские крепости сдались или пали; вскоре все было кончено, и Священный Союз собрался, чтобы решить судьбу фокейцев – проклятого народа, своими богохульственными грабежами губившего страну. Большинство предлагало запытать пленных до смерти, сбросить их с вершин Фирид или, по крайней мере, распродать как рабов. Но Филипп, уже уставший от жестокостей войны и предвидевший к тому же новые нескончаемые войны за владение опустевшими землями, настаивал на том, чтобы к нечестивцам проявили милосердие. В конце концов было решено позволить фокейцам жить в собственной стране, но небольшими деревнями, которые им запретили укреплять. Запрещалось также отстраивать стены городов, а в храм Аполлона полагалось вносить ежегодные подати. Демосфен произнес яростную речь в осуждение этих зверств.
Священный Союз захотел выразить признательность Филиппу, избавившему от нечестивцев величайшую святыню Греции, и предложил Македонии два места в Совете, как раз отнятые у фокейцев. Царь уже вернулся в Пеллу, когда за ним выслали двух вестников с приглашением возглавить Совет на следующих Пифийских играх.
После аудиенции Филипп стоял в одиночестве у окна, смакуя триумф. Великий день был только началом, и впереди лежал долгий трудный путь. Наконец-то его признали эллином.
С тех пор как Филипп стал мужчиной, Эллада была его возлюбленной. Ее ненависть обжигала, словно удар хлыста. Эллада забыла былое величие, опустилась; но не хватало ей лишь одного – сильного вождя, и в глубине души Филипп знал свое предназначение.
Его любовь родилась в горечи, в те дни, когда из гор и лесов Македонии он был взят чужими людьми в ужасные низины Фив, взят как живой символ поражения. Хотя хозяева-тюремщики обходились вежливо со своим заложником, многие фиванцы вели себя по-другому; его оторвали от друзей и семьи, от желанных девушек и той женщины, которая первой обучала его науке любви. В Фивах свободные женщины были для него недоступны, за ним постоянно следили; если Филипп шел в публичный дом, ему не хватало денег на ту проститутку, которая не вызывала бы в нем отвращения.
Единственное утешение он находил в палестре. Здесь никто не мог смотреть на Филиппа свысока; он закрепил за собой репутацию атлета искусного и несокрушимого духом. Палестра приняла его, дав понять, что здесь по-прежнему ценятся истинные достоинства. С новыми друзьями явилась возможность посещать философов и учителей риторики, а вскоре и случай изучать искусство войны у сведущих наставников. Филипп скучал по дому и вернулся туда с радостью, но уже не варваром, а посвященным, узнавшим таинство Эллады.
Афины были алтарем Эллады, едва ли не ею самою. Все, чего Филипп хотел для города, – это возрождения былой славы; нынешние вожди Афин в глазах Филиппа уподобились фокейцам, богохульникам, завладевшим священным
