за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона. Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим».
Нерон слушал Сенеку. И ласкал, ласкал Венеру. Нежный смех Венеры раздавался в ночи.
– Ну продолжай, Сенека. – шептал Нерон.
– «Как я счастлив теперь в Байях, хотя приходится терпеть много неудобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными водами. С утра пораньше под моим окном здоровые – шумно занимаются гимнастикой, больные – стонут, служители – с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера – там до утра раздаются визг женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы недолго носят на курорте в Байях свои пояса верности… Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня покой и гармония объемлют душу. И вновь постигаешь: нет, мы не умираем – мы только прячемся в природе! Ибо дух наш – вечен. Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячи раз! Или милости Фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками – проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета! Пора! Прочь из гостей! В гавань! В гавань!»
– Но Тигеллин сказал, – нежно засмеялся Нерон, лаская Венеру, – я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия. С Октавией нельзя развестись: она принадлежит к роду цезарей.
– О боги! – прошептал Сенека.
– О тело Поппеи Сабины! – улыбался Нерон, все лаская Венеру. – Она лежит в ванне, с лицом, намазанным особым тестом, замешенным на ослином молоке. Это – для блеска кожи. С кусочками мастикового дерева во рту. Это – чтобы дыхание ее благоухало.
И, отвечая на ласки Нерона нежным смехом, Венера вдруг выскользнула из его рук.
– Она не пускает меня на ложе! – завопил Нерон. Венера смеялась.
– Ты не станешь спать с цезарем, пока жива Октавия?
Венера хохотала.
– Какая мука! – И Нерон зашептал Сенеке: – Но Тигеллин сказал.
И тотчас Венера приникла к цезарю.
– Гляди, учитель, она сразу стала веселой, счастливой, моя Поппея Сабина. Ну, читай, читай свое письмо об Октавии. Моя Поппея жаждет!
– «Луцилий! –
