жить в наш просвещенный век быстро стали ездить колесницы! Только убили – и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде. О мое тело! Оно повелевает своим цезарем. Оно победило!
Торжествуя, смеялась и Венера.
– Как я люблю радость на человеческом лице. Человек смеется – ему кажется, что он распоряжается своею судьбою, – шептал Нерон.
И, лаская Венеру, он вынул нож из-за ноги и нежно щекотал ее этим ножом. И, откликаясь на эту странную ласку, Венера смеялась, смеялась, смеялась. И когда смех ее стал безудержным, безумным – Нерон ударил ее ножом. В сердце. Без стона Венера упала навзничь, на арену.
– А этот смех был последним, – сказал Нерон.
Сенека в оцепенении глядел на застывшую в сверкающих опилках Венеру. Нерон улыбнулся.
– Каждый раз ты так смешно пугаешься, будто впервые видишь убийство. – И Нерон потащил Венеру за ногу, как куклу, прочь с арены. – Понимаешь, Поппею надо было убить. Римский народ ее ненавидел. А ты учил: цезарь должен думать прежде всего о благе народа. Кстати, это убийство единогласно одобрил наш сенат.
– «Да здравствует цезарь!» – тридцать раз. «Мывсегда-желалитакогоцезарякакты!» – тридцать раз. «Тынашотец-другибраттыхорошийсенаториистинныйцезарь!» – восемьдесят раз! – вопил сенатор, страшно, без пауз.
– Это не речь! – зашептал Нерон в восторге. – Он ржет! Свершилось! Сенатор превратился в коня! Я вывел новую породу: сенаторы-кони… Я поставлю в сенате мраморные стойла! Грандиозно!
Из темноты выскочил Амур.
– Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь.
– Он прав, – сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитками. – Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? – Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: – «Вчера убит сенатор Цезоний Руф..». Ну, это ясно! «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин». «Вчера убит Децим Помпей». Как скучно! «Вчера умер богач Ваттия. Он умер своею смертью – вещь удивительная по нынешним временам». «Вчера умерла Поппея Сабина». Как я любил мою Поппею. Как я страдал. Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки. Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату.
– «Говорят, что Поппея, – невозмутимо начал Сенека, – с неодобрением отозвалась об игре Нерона на кифаре. И тогда цезарь в порыве бешенства зарезал ее. Это ужасно. Но было бы еще ужаснее, если бы ее влияние на цезаря продолжалось. В какое страшное время выпало нам жить, Луцилий, если мы все время должны выбирать между разными степенями ужаса!»
– Дальше, дальше, – торопил Нерон, в нетерпении разгуливая по арене.
– «Ты пишешь, Луцилий, что мой родственник, великий поэт Лукан, прославляет цезаря».
Так! Так! – усмехался Нерон, торопя чтение.
«Тебе трудно его понять, Луцилий, ты далек от власти. Лукан, напротив, к несчастью, к ней приближен. А ныне в Риме всякий, кто ежечасно не прославляет цезаря, тотчас становится подозрительным – и немедля погибает! И тогда темнее небосвод и страшнее зловещая
