– наслышан от отца, как он и его товарищи дрались в Адриатике с французами и турками. Влас насупился и смолчал.
– Вы сказали, что считаете так не вы один, – напомнил Завалишин, глядя на Воронцова неотрывно.
– Да, – спохватился тот. – Мой дальний родственник… Вяземский Пётр Андреевич, я думаю, вы слышали о нём… так вот, он рассказывал мне, что получил письмо от литератора Пушкина, ещё из Одессы…
– Пушкин, – чуть озадаченно сказал старший лейтенант. – А! «Руслан и Людмила»!
– Да, именно он, – подтвердил Воронцов, и в его серых глазах зажглись странные огоньки – словно он был чем-то невероятно доволен. Или горд. – Я сам это письмо не читал, но Пётр Андреевич мне его пересказал.
Он вытащил откуда-то из внутреннего кармана конверт, вынул из него лист бумаги, прищурился, стараясь разобрать слова и нараспев прочитал:
– С Греции мне тошно. Можно рассуждать о судьбе греков, как про мою братью негров, можно и тем, и другим желать освобождения от неволи. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией – непростительное ребячество. Иезуиты натолковали нам про Фемистокла да Перикла, а мы и вообразили, будто пакостный народ, сплошь разбойники да лавочники, и есть законнорожденный их потомок и наследник их славы.
Несколько мгновений молчали, потом Влас вдруг воскликнул:
– Пусть так! Но если государь прикажет идти воевать султана, пусть даже и за этих вот препустых разбойников – я готов!
Воронцов в ответ только сумрачно усмехнулся и смолк.
К Галерной гавани подходили под дождём – ост-зюйд-ост всё-таки притащил ненастье. Пароход, захлёбываясь в прибрежной зыби, два раза заходил на швартовку, и, наконец, добрался до пристани. Матросы волокли концы, наматывая их на битенги, пробковые кранцы гулко ударили о набережную, упал трап, и пассажиры один за другим наконец потянулись на выход.
Спустившись по трапу и впервые за месяц плавания ощутив под ногами твёрдую землю, Влас в первый миг даже пошатнулся, но тут же овладел собой. Выпрямился и поворотился к Завалишину.
– Куда ты сейчас, кадет? – под козырьком фуражки глаза офицера смеялись.
– В корпус, ваше благородие. Разрешите идти? – лихо откозырял кадет и дождавшись ответного козыряния старшего лейтенанта, крутанулся через левое плечо, подхватил рундук и зашагал по набережной.
Впрочем, отошёл он недалеко – до Большого проспекта от гавани было рукой подать, а там всегда можно поймать ваньку и тогда до Корпуса прямая дорога. Поэтому спешить было некуда – когда ещё выдастся время для прогулки. Он остановился у парапета набережной, поставил рундук на брусчатку и глянул по сторонам.
Направо во всю ширь за кроншпицами распахивалась синью Маркизова лужа – какой простор! И какая теснота после Северного моря, даже и после Балтики и Беломорья. Над заливом быстро таяли облака – короткий летний дождь уже прекратился. Налево – шпиль Троицы4
Церковь Святой Живоначальной Троицы в Галерной гавани.
