в старой карте, я свободно войду в нее, пережду ночь и туман, а утром выберусь на открытую воду задним ходом.
Подойдя к чернеющему устью, я вновь сбросил ход до «самого малого». Было немного страшно и как-то печально – та тихая предзакатная печаль так и не ушла, не растворилась в звуках реки и леса. И еще было любопытно. По-детски любопытно: что будет? Снова вздохнув, я направил судно в протоку, стараясь строго держаться ее середины.
И едва пароход вошел в нее, как темнота и тишина накрыли меня с головой. Мне даже показалось на мгновение, что заглохла машина – настолько нереальными, жутковатыми были ощущения.
А впереди – в луче прожектора – клубился туман. Не знаю, может быть, там, на большой воде, его раздувало мало-мальским ветерком, но здесь туман царствовал безраздельно. Хотел я того или нет, но мне пришлось перевести рукоять хода на нейтралку, а потом дать чуть-чуть назад, чтобы не идти вперед по инерции при почти полном отсутствии видимости. Впрочем, берега протоки были еще различимы: каким-то фантастическим образом высовывались из белесых клубов темные ветви и стволы деревьев. Дождавшись, когда судно окончательно станет, я выключил прожектор и заглушил машину.
Зловещая тишина сразу оборвалась, кончилась, распалась на тысячи лесных звуков. Где-то далеко-далеко подала голос лягушка; темный совиный силуэт шарахнулся меж деревьев, сопровождаемый мягким шелестом крыльев; прокричала сойка; мелкое зверье зашуршало сухими веточками на берегу; одинокая волна чуть слышно плеснула в борт…
5
В освещенной рубке было уютно; совсем не хотелось спать или спускаться вниз, в тесную кают-компанию. Я сходил на камбуз, вскипятил чаю, вернулся наверх. Прихлебывая из кружки, еще раз изучил старую кэпову карту. Все было верно: «с/х для МС, 14-2.2/П, выше не прошли».
А за стеклами рубки клубился туман. Я – ради интереса – встал, отворил внешнюю дверь, ведущую на палубу. Не было видно ничего – ни близкого фальшборта, ни досок палубного настила. Но туман, как ни странно, не потек внутрь рубки, а так и остался висеть молочно-непрозрачной стеной над комингсом, в дверном проеме. Падающий из проема свет вырезал в тумане короткий размытый коридор, за которым было совсем темно.
Захлопнув дверь, я вернулся внутрь, в домашний уют рубки; включил радар. Он заверещал тихонько наверху под топом мачты. Тусклым зеленым светом загорелся экран. Описав полный круг, зеленый лучик из центра экрана оставил только одну коротенькую полосочку где-то на северо-западе. Это было естественно: на Кичуге радар отбил бы всю береговую линию, а здесь берега были слишком близко. Единственная ярко-зеленая отметка была, вероятно, Медвежьим Камнем – той самой огромной скалой на берегу, которую я не так давно оставил по левому борту.
Я выключил радар и почти сразу услышал голос.
Сначала я подумал, что мне показалось, но через полминуты возглас повторился:
– Эй, на катере! – голос был негромкий
