достаточно далеко от каменных парапетов, отмечавших вход на вечерний рынок. Впереди простиралось темное пространство – Залив Южных Ветров, отливающий малиновым, когда в его волнах отражались осколки угасающего солнца. Здесь ветры были резкими и солеными. Они грохотали над деревянными причалами и свистели над старыми каменными стенами Хаак Гуна, как будто хотели поднять саму землю.
На что это похоже – быть таким свободным и таким могущественным? Возможно, однажды она узнает. Возможно, однажды она сможет сделать больше, чем просто подарить старому, больному человеку тонкую серебряную ложку и убежать, когда опасность постучит в дверь.
Лань подняла лицо к небу и вздохнула, массируя ту часть запястья, до которой дотронулся солдат, пытаясь стереть ощущение его пальцев. Сегодня было зимнее солнцестояние, отмечающее двенадцатый цикл элантийского завоевания. Поскольку высшие элантийские чиновники собрались на торжество, правительство, вполне ожидаемо, усилило патрулирование крупнейших хинских городов. Хаак Гун был Элантийской южной заставой, жемчужиной торговли. Он уступал только Небесной столице Тяньцзин или, как его теперь стали называть, Городу короля Алессандра.
«Двенадцатый цикл, – подумала Лань. – Боги, неужели это было так давно?» Она до мельчайших подробностей помнила, как разрушился ее мир.
Снег, падающий как пепел.
Завывающий в бамбуке ветер.
И песня деревянной лютни, возносящаяся к небесам.
Когда-то у нее было имя, подаренное матерью. Лянь-Эр, что означает «лотос» – цветок, который расцветает там, где нет ничего, кроме грязи, подобно проблеску света в самые темные времена.
Они отняли у нее это имя.
Когда-то у нее был дом. Большой, с внутренним двором, где росли зеленые плакучие ивы, обрамляющие озера. С каменными дорожками, усыпанными лепестками вишни, с верандой, открытой навстречу буйству жизни.
Они отняли у нее этот дом.
И у нее была мать. Любящая мать, которая учила ее историям, сонетам и песням, которая, переплетя свои пальцы с ее, обнимая весь ее мир, штрих за штрихом взращивала в ней искусство каллиграфии на мягких пергаментных страницах.
Они забрали и ее мать тоже.
Вдалеке раздался долгий, гулкий звон сумеречных колоколов, вырвав Лань из воспоминаний. Девушка открыла глаза, и перед ней снова предстало одинокое, пустое море, отзывающееся эхом всего, что она потеряла. Когда-то давно она, возможно, уже стояла здесь, на краю своего мира. Тогда она пыталась осмыслить, почему все пошло под откос, как она оказалась ни с чем, кроме разбитых воспоминаний и странного видимого только ей шрама.
Но по мере того как звон колоколов разносился по небу, на Лань наваливалась реальность. Она была голодна, устала и опаздывала на вечернее представление в чайном домике.
Свиток казался многообещающим, но… Она снова провела рукой по левому запястью. Каждый штрих странного, неразборчивого иероглифа неизгладимо отпечатался в ее памяти.
«В
