всё равно, что нарисовать на ней удобную мишень.
Томас значительно сократил время препровождения за игральным столом, с тех пор, как мы оказались с ним в Брайтоне, поэтому, видя мою озабоченность, он всякий раз повторял это, буквально по-детски, наивно веря, что так он сможет защитить меня практически в любой момент.
Возможно, он просто не хотел верить в силу сложившихся обстоятельств. Может быть, думал, что отец сможет быстро разобраться со своими проблемами и сгладить существующий конфликт интересов.
В любом случае, появление Томаса не заставит себя долго ждать. Он может поступать, как стереотипный зависимый игроман, путающий реальности и время, но быстро сообразит, что к чему; голова на плечах у него ещё осталась, вдобавок – раздутое самомнение и крутой нрав. В том, что он, вернувшись, первый спровоцирует перестрелку и первый пострадает – сомнений не было.
Телефон замолчал, но через несколько секунд зазвонил снова.
На счету каждая секунда.
Мы оба обещали маме, что будем присматривать друг за другом.
Она умерла, когда мне было десять. Что, чёрт возьми, я вообще помню о ней, кроме того, что у неё, как и у меня не было свободной жизни и собственного выбора? А ещё то, что она ненавидела нашего отца и противостояла ему на каждом шагу, что, скорее всего, и привело к её скоропостижной кончине.
Эта тревожная мысль усиливает состояние паники.
Чего бы она хотела для меня?
Не всего того, что сейчас происходит, разумеется. Но, по крайней мере, я верю, она порадовалась, если я хоть раз в жизни смогла бы сделать собственный выбор.
Один.
Два.
Три.
Мысленно начинаю считать, как всегда делала, когда Томас в детстве затаскивал меня к глубокой части бассейна, чтобы столкнуть в воду. Я не умела плавать и жутко боялась. Меня ужасала сама мысль, что я могу утонуть. Стоило пальцам ног коснуться бортика, как сердце принималось глухо колотиться в клетке из рёбер. И я начинала считать до шестидесяти. Дыхание постепенно приходило в норму, пульс снижался, и мне становилось стыдно за свой панический страх.
Четыре.
Пять.
Шесть.
Снаружи шагов не слышно, но это не значит, что там никого нет. Это говорит только о том, что кто-то двигается настолько бесшумно, абсолютно, что заставляет меня сомневаться в адекватности своего восприятия реальности.
Я пячусь назад, неуклюже падаю и приземляюсь на задницу, но серебряный миниатюрный нож для писем из рук не выпускаю. По-прежнему сжимаю его, выставив перед собой.
Да, нечего сказать – оружие! Но ведь ничего другого не было.
Дверь настежь распахивается.
Внушительная тёмная мужская фигура замирает в проёме. Я не могу разглядеть его, потому что мой взгляд упирается в дуло пистолета, нацеленного мне в голову.
Глотаю слова вместе со сдавленным криком, потому
