style="font-size:15px;"> Замерла, медленно подняла голову. Красивое, совсем нестарое, но раньше времени ухватившее отпечаток лет лицо её сделалось внимательным, потом строгим и наконец улыбающимся.
– Никак ты, Паша?
– Я, а кому быть?
– Не узнала, ей-богу, не узнала. Да и видела тебя последний раз ещё в девках. Вишь, соседкой теперь живу. Проходи, проходи, не стесняйся.
Мы вошли в дом. Она первая, я за ней. Ещё в сенях Елизавета проворно выскочила из галош, я же смущённо замялся.
– Да ладно тебе, проходи, говорю, не разувайся. Петя рад будет. Недавно вспоминал всех одноклассников да друзей, – заметила мою нерешительность хозяйка. – Альбом с фотографиями вытащил. Уж разглядывал-разглядывал.
Дом у Суконниковых старинный, ещё отец дядьки Тимофея перед войной строил. Сени просторные были, кухня и две комнатки. Петро уже по-своему всё переделал, по-молодёжному. Сени оставил прежними, те две тесноватые комнатки тоже, а вот кухню значительно расширил, пристроил зал, детскую.
На что дядька Тимофей всё побуркивал: «На кой тебе такой базина?! Его протопить нужно: дров не напасёшься. Нас у папаньки семь душ выросло; и у меня трое вас поднялось: ничего, умещались».
В комнатах было тепло. Очевидно, днём протапливалось. Свет не горел.
– Сейчас, Паша, я его подыму, – сбрасывая телогрейку, суетилась Елизавета.
Я присел на стул, а она, шаркнув узорчатыми занавесками на дверях, исчезла.
Минуты через три показался Петро. Всё такой же, как в юности, – здоровый, весь угловатый, с виду неповоротливый. Взгляды наши встретились. Нет, не увидел я в Петькиных глазах того, что там было раньше. Да, конечно, был он неподдельно рад, сразу кинулся обниматься, расспрашивать, приглашать за стол, но чувствовалась за всем этим гостеприимством и радушием некоторая сдержанность, натянутость никому не видимых струн души человеческой. Да и как ей не быть, почитай двадцать с лишком лет порознь жизнь вынюхивали.
Елизавета накрыла на кухне стол, из вежливости удалилась к телевизору. Мы сели. Петька налил в стаканы слегка мутноватого самогону.
– Бери, сосед, за встречу.
Я протянул было руку, но неожиданно почувствовал, что не смогу ни есть, ни пить, пока не узнаю, не выясню главного вопроса. И тут же, виновато поглядывая на товарища, смело озвучил то, что так мучило:
– Петро, а это, ну… мама?
Суконникову, видно, совсем не хотелось становиться вестником нехорошего, но и не говорить он не мог. Под гнётом моего испытующего взгляда, чувствуя неловкость, слегка грубовато Петро ответил:
– А что мама? Ты к хате ходил?
– Ходил.
– Видел?
– Видел.
– Шурик, дядька твой, заколотил окна и двери. А Васильевна ещё в позапрошлом году отдала Богу душу.
– Как же так? – почему-то невпопад ляпнул я.
– Не, Паш, ты как с Луны свалился. Нам-то по сколько лет?
– По
