я имел в виду. – Он бормотал все тише, а последних слов было почти не разобрать.
Теперь в его глазах стояла мольба. Слезный крик о помощи. Арман протянул руку над столом, ухватил запястье Жана Ги.
– Ничего, – произнес он тихо. – Продолжай.
Жан Ги ничего не сказал, он сидел с приоткрытым ртом, часто дышал.
Арман ждал, его пальцы лежали на рукаве свитера Жана Ги.
– Я… – начал было Жан Ги, но замолчал, чтобы взять себя в руки. – Боюсь, но в чем-то… в глубине души я согласен с ней. В том, что касается абортов… Я ее ненавижу! – Он выпалил это на одном дыхании и посмотрел на Гамаша: какова будет реакция на такое заявление?
Ему ответил задумчивый взгляд тестя. Печальный.
– Продолжай, – почти прошептал Арман.
– Она говорит теми словами, которые и мне приходили в голову. Выражает то, что я пережил. Я иногда жалею, что никто, к примеру доктор какой-нибудь, не сказал нам, что аборт необходим. Что у нас нет выбора. Чтобы мы с Анни не чувствовали себя виноватыми, приняв такое решение. Чтобы жизнь была… нормальной. Господи, – Жан Ги снова закрыл лицо руками, – помоги мне.
И только когда Жан Ги опустил руки, Арман заговорил.
– И почему же вы не решились?
– На что?
– Не решились на аборт? Вам сказали, что у плода синдром Дауна, на самом раннем этапе беременности. Вы вполне могли это сделать.
Жан Ги, который ничуть не боялся этого вопроса, этого разговора, вздохнул с непомерным облегчением. Та темень, что окутала его сердце, была извлечена на свет. И Гамаш не отпрянул от него с отвращением, а вел себя так, словно то, о чем говорил Жан Ги, было хоть и мучительным, но совершенно естественным.
И возможно, Жан Ги начал думать, что так оно и есть.
– Мы с Анни говорили об этом. Мы собирались. У нас было назначение. Но мы не смогли. Тут не было ничего религиозного. Вы знаете, мы далеки от церкви, от веры. Просто нам стало казаться, что это неправильно. Решили, что если плод во всем остальном будет развиваться нормально, то мы… – «…то мы, – мысленно продолжил Жан Ги, – сохраним ее?».
От подобных формулировок их дочь словно превращалась в щенка.
Но именно таким было решение, именно в таких выражениях они это обсуждали.
– …сохраним ее. – Жан Ги помедлил. – Мне так страшно.
– Чего ты боишься?
– Что я не буду любить ее достаточно, что я буду плохим отцом. Что я не готов для этого.
Арман сделал глубокий, протяжный вдох, но ничего не сказал. Он позволял Бовуару выговориться до конца.
– Я смотрю на нее, Арман, и не вижу ни Анни, ни себя. Ни вас и ни Рейн-Мари. Ни моих родителей. Я не вижу никого из моей семьи. Бывают моменты, когда я не могу жить без нее, а бывает, воспринимаю ее как нечто чуждое.
Арман кивнул:
– Это яблоко упало далеко от дерева.
Жан Ги не сразу понял сказанное Гамашем, потом чуть улыбнулся и посмотрел на схваченное морозцем окно.
