становиться причастным к стремлению рождения света. Рождаясь, осознать его присутствие в пустынном сердце. К сожалению, не каждому удаётся совершить обряд воскрешения над уже тлеющим трупом. Неизвестность пугает, как доверие к тяжёлому, неопределённому событию, не имеющему своего лица. Страх перед почти гамлетовским вопросом «жить или …» вынуждает скрываться за ширмой, сотканной из комфортных привычек.
Женщине, которая, как могла, заботилась обо мне: научила воровать в магазине продукты, складывая их внутрь распахнутой куртки; пить, постоянно ввязываться в драки, курить коноплю и др., так и не удалось остаться сосудом, где временами неуверенно вспыхивало в глазах сомнение.
С каждым невоздержанным днём душа блекла и в конце концов угасла. Её фигура и взгляд больше не отличали мятежную душу от безликости, обломовского бессмыслия толпы.
На тот момент мне долбануло семь. Больше я не мог оставаться в этой семье, если так можно её назвать. Внутри моей груди всегда что‐то теплилось, это что‐то постоянно во мне восставало, если я пил алкоголь, кого‐то избивал или закуривал сигарету. Это что‐то требовало разобраться с моей жизнью. Однако у него не было на то права, для этого требовалось разрешение моей воли. Я бежал. Куда, зачем? На эти и прочие вопросы мне хотелось найти ответы. Искать бы никто меня не стал. Той ночью, к моему счастливому удивлению, все остались ночевать у друзей. Дом был пуст. Я собрал рюкзак, положил вещи, еду и вышел, скрывшись за непроглядной пеленой ночи.
Шёл долго. Куда, зачем? Вопросы, как удар бойцовского гонга, звенели в свободной голове.
Снежок, лёжа на железной кровати, закинув левую ногу поверх правой, задавался вопросами и вспоминал события из детства. Ему уже 13. За годы беспризорной уличной жизни Снежок сполна прочувствовал неоднозначность и игру, в которую играет улица с глупыми, неокрепшими птенцами. Кто сильнее, те вправе унизить, решить, кому сегодня быть, а кому валяться на льду в свёрнутой форме эмбриона. У сильных власть над телами, но не над разумными существами – душами.
Ему было нетяжело слиться с уже знакомой системой, где царила «уличная справедливость»: насилие, ложь и оправдание. Уличные законы для Снежка приняли статус кодекса жизни, хотя со многими он так и не смог найти личного компромисса. Какое‐то сладкое, домашнее чувство неотвратимого напоминало ему о том, что у всех жителей где‐то глубоко находится воля, их выбор.
Если приглядеться и внимательно исследовать помещение, где следующие пять лет после побега жил Снежок, то можно заметить его сходство с чердаком заброшенного деревянного дома: где‐то в метрах трёх от кровати, на которой теперь лежал Снежок, одиноко жался в углу маленький диван, обёрнутый старой клеёнкой. С левой стороны от дивана – всякий хлам в форме пыльной горы. С правой стороны, на стене, облезлый велосипед без колеса. Света не было. В другом углу – декоративный столик с половинкой свечи, прикреплённой к обшарпанной
