она выписывала взмахами бархатной кисточки непонятные ей загадочные ледяные узоры. Не завершив первую картину, Снежинка бралась с энтузиазмом за вторую. Ставила белый холст на мольберт, отходила несколько шажков назад, внимательно окидывала его проницательным взглядом и начинала бережно и легко выводить многообразие линий: то размеренно-плавных, неожиданно взмывающих, то юно-динамичных и снова засыпающих на нежном холсте.
Она с энтузиазмом выписывала на полотне сотни линий, желая проникнуть, нащупать, ощутить, прикоснуться к правде. Но как бы она ни пыталась изменять вектор линий и их ракурс, у Снежинки каждый раз выходило что‐то такое, что не обладало никакой схожестью с той реальностью, в которой она жила. На картинах громоздились синеватые здания под холодным серым небом, несчастные синеватые жители, и на переднем плане всегда неизвестно откуда проявлялась синяя фигура несчастного жителя.
Почему так происходило? Что это за житель? На эти вопросы не могла ответить Снежинка. Может, не пришло ещё время? Так или иначе, нам нужно оставить юную художницу у мольберта наедине со своими мыслями и раздумьями и оказаться на пыльном чердаке давно заброшенного дома, где наш поэт добровольно предавался мечтам, блуждая по сказочным комнатам, сияющим счастливым светом детской фантазии.
Неожиданно, в беззаботной дымке безграничной фантазии, Снежок остановился, задумался и погрузился в глубокие размышления: куда я иду? Зачем? Правильно ли? Мой ли это путь? Путь улицы? Улица не терпит слабых. Сила – основной инстинкт правоты, если ты новичок. Изъявишь слабину, и практически невозможно будет оправдаться перед животными законами улицы.
Находясь в подобной реальности, не задумываешься над такими простыми понятиями, как сострадание, милосердие, любовь. Тебе становятся близки эгоизм, гнев и ненависть. Исчезает всякая граница, отделяющая условное добро от условного зла, одно начинает подменять другое. Если понимаешь это, понимаешь также, в какую гиблую сторону ведёт тебя твой образ жизни, именно понимаешь, следует ли идти дальше? «Может ли такой о-о-о-браз жи-и-и-и-зни…» – веки Снежка становились всё тяжелее и тяжелее, глаза под тяжестью наступающего глубокого сна закрывались, тело расслаблялось, цепкие руки сна всё сильнее и сильнее сжимали снежное сознание, затягивая в свои объятия.
Перед ним из холодного тумана появлялись ясные картины из собственной жизни: то он кого‐нибудь избивал в переулке, соглашаясь с законами улицы, то прятал под тёплой курткой еду из магазина, осваивая уроки воровства, то вечерами в пьяной компании возле старого кино «Радуга» докуривал сигарету, допивая очередную бутылку с алкоголем.
Снежок преспокойно, даже с наслаждением наблюдал, как одна картинка плавно сменялась другой. Это не было чем‐то новым, но у него впервые возникло чувство невыносимой тяжести от подобного образа жизни. Он почувствовал во рту горький привкус отвращения к своей жизни. Не желая
