отделки.
На противоположной от входа стороне до самого потолка возвышалась печь, украшенная керамическими изразцами такой удивительной работы, что девушка невольно направилась к ней, не в силах противиться великолепию представшего мастерства. Ни одна плитка не повторялась, сюжеты рисунков носили до того замысловатый характер, что вгоняли в замешательство. Но краски, яркие и насыщенные, приковывали взор, настолько сильно, что на задворках разума Иды вспыхнула искорка беспокойства: а что, если это приманка для чего-то страшного?
Топочная дверца была прикрыта, да и печь не теплилась, холодная стояла, глубоко погружённая в свой собственный сон. И всё же, и всё же за дверкой раздался знакомый скребёж.
« Была, не была?», – колебалась Ида.
Руки устремились к круглому латунному набалдашнику дверцы прежде, чем Ида осознала сиё действие. Дверца легко поддалась её усилию и открылась. Внутри чернело нутро печи, обильно вымазанное сажей. Никого на первый взгляд не было, но вот царапание повторилось. Сомнений не осталось – внутри точно кто-то был.
Но как увидеть? Впопыхах Ида не прихватила фонарик, хотя приготовила его загодя. И тут снова внутри неё разразился громким хлопком пузырь мысли. Она села на корточки перед зияющим тьмой жерлом печи и преисполнившись решимости, дрожащим полушёпотом воззвала в самую глубь:
– Эй!
Ничего не произошло, но тишина стала какой-то уж слишком тихой, наигранной, как если бы кто-то старался не шуметь.
– Эй! – повторила Ида.
На этот раз ей в лицо выдуло несколько частичек угля. А когда она в третий раз громче прежнего призвала то, что пряталось от неё внутри печи, её «Эй!» поддержал чужой вскрик (больше походивший на пугливый писк), вторив ей.
– Эй, выходи, – позвала Ида дрожащим от волнения (и, несомненно, от страха) голосом. – Не бойся. Эй!
Забавно кого-то убеждать тебя не бояться, когда ты сама его опасаешься, подумала она.
Секунду её предложение обдумывалось. А затем со знакомым шуршанием прямо на неё выкатилось нечто круглое, чёрное, лохматое, когтистое. Упало ей прямёхонько на колени, эйкнуло с перепугу, скатилось на пол, совершив двойную прокрутку, и остановилось на месте.
Какой-то волосатый, чумазый колобок, оценила навскидку первое впечатление Ида. И не больше обычной кошки, если кошки, конечно, сворачиваются в колобки.
– Эй! – позвала она колобок. Тот не шелохнулся.
Тогда она (и куда только подевалась её осторожность?) медленно приблизилась к замершему существу и вытянула в его сторону руку. Но прежде, чем кончик пальца коснулся грязной, всклокоченной шёрстки, колобок раскрылся и вскочил на восемь не менее волосатых ножек. Именно ножек, а не лапок. Маленькие конечности до невероятности походили на человеческие ноги в миниатюре с той разницей, что целиком обросли густым мехом.
– Ой! – вырвалось у Иды.
