уже на прощанье, стоя у лифта.
Она показала Кирьяну свой вариант «козы», а потом изо всех силёнок воткнула её махонькие рожки во внутреннюю часть Кирьяновского бедра, совсем рядом с… Если бы Кирьян Егорович был козой, то это место назвалось бы выменем. Но Кирьян Егорович был козлом. Причём, старым.
Вторым боданием Грунька попала уже туда, куда целилась поначалу. Маленькие пальчики, на удивление Кирьяна Егоровича, от удара в деревянное даже не согнулись.
– Оп! – сказал козёл-старичок, скорей от неожиданности, чем от боли. И подогнул коленки.
От избытка доверия к собственной персоне Кирьян Егорович прослезился.
Потрепал Грунькины кучеряшки.
В двух точках темени мамой сформированы подобия косичек.
– Славная девчушка, – сказал Кирьян Егорович.
– Конечно. Я старалась.
– Олеська, тебе повезло, у неё такие классные… золотые… волосики. В отца, наверное.
– Угадал.
У Олеси, не в пример дочери, волосы как у танцовщиц элитных цыганских кровей.
Обаятельные кучеряшки в природе случаются не так часто, как желалось Кирьяну Егоровичу. А тут тот самый случай.
Олеся обиделась. – А мои волосы тебе не нравятся?
К нежностям Кирьян Егорович не привык, строя из себя чопорного графа. Но тут он потянулся к Олесе и неловко, чуть ли не первый раз в жизни по отношению к женщине, чмокнул в висок.
Пульсирует. Тонкая прозрачная кожа. Под кожей теплилась любовь.
– Не надо, – тихо произнесла Олеся, – Грунька видит.
Подъехал лифт.
Вышла гражданка с авоськой сплюснутого вида. Окинула троицу подозрительным взором.
Ах, это соседка по Олесиной площадке. Как запросто прокололась: зачем вот запёрлись втроём.
Олеся мгновенно покраснела: «Здрасьте, А.Т.».
Кирьян Егорович удостоил незнакомую А.Т. кивком графской головы.
Олеся с Грунькой зашли в кабину. Попрощались в третий или четвёртый раз.
Бабахнула дверь. Тронулся лифт.
Из шахты звон колокольчика: «Дада Кигян! А—а—а! Бе—е!»
Грунька упорно рвалась назад. В козлячье стадо Дады Кигяна.
♫♫♫
Проснувшись на следующий день и, как обычно, раньше всех, Грунька для порядка похныкала.
Нашла за подушкой медвежонка. Прижала к себе.
Глядя на красавицу мать, спящую счастливо и крепко, как непорочная дева после посещения её ангелом—имитатором, Грунька, словно утреннюю молитву, зашептала—запела: «Дада кигян, дада кигян».
♫♫♫
Манная каша.
Грунька развалилась в стуле, подмяв подушку.
Вертясь и эпизодически поперхиваясь, она тренирует французско—китайский прононс. На все лады: «Дада Кхыгян, кхилян, кхигянь».
Укладывая
