спиртным. У меня ещё было время это исправить. Я даже в бар не заглянул, где от початых бутылок и бутылочек в глазах рябило. Просто не захотел! И это не стоило мне никаких волевых усилий. И вот уже по сей день не хочу ни водки, ни коньяка, ни пива! Не знаю, сколько это будет продолжаться, но это уже чудо! Капитально пьющий алкоголик вдруг перестал не просто пить, а хотеть выпить. И всё это без гипноза, наркоза и прочих медицинских ухищрений!
Хотя всё очень просто – Чайка сказала: «Я согласна», а я боюсь её потерять.
Не знаю, на почве ли недели трезвости я сам вспомнил о письмах, которые писала мне Чайка, или это она мне напомнила о них, но главное, что я о них вспомнил. Очень боялся, что они пропали, но оказалось – целы! Более тридцати лет они молча лежали среди прочих памятных для меня бумажек. Вот они: десять конвертов с её почерком, а в них десять писем с её словами. Разложил эти конверты в хронологическом порядке и… два дня не решался их прочитать. Вспомнилась даже вычитанная где-то фраза, что на письмах запеклась кровь событий. Доставал из ящика письменного стола, подолгу держал в руках и боялся вынимать из конвертов. Но в конце концов решился.
Читал, а у самого всё дрожало внутри. В одном из писем она спрашивает меня, что я ем, где сплю и вообще про мой быт. И тут меня едва не подкинуло на стуле! А ведь я не помню, что ел, что пил, как спал тогда, тридцать пять лет назад. Не помню, мерз ли тогда, страдал ли от жары, голодал ли или объедался. А что же я помню? Помню всё, что не связано напрямую с телом. Радости помню, страхи, восторги, огорчения… Помню всё, что помнит… Душа моя. Вот и ещё одно доказательство существования Души: у смертной плоти память коротка, а Душа бессмертная помнит всё своё крепко.
Когда прочитал седьмое письмо, сердце едва не остановилось. Меня поразила одна фраза: «Если уподобишься всяким Ширко, лучше ко мне не подходи». Я сразу вспомнил, о чём речь. Был в составе экспедиции завхоз по фамилии Ширко. Очень неприятный был мужчина, даже когда трезвый. Пил он не часто, но как-то изощрённо, и в пьяном виде был особенно неприятен. Мне, как водителю, приходилось чаще других с ним общаться, и это сильно омрачало мою безоблачную кочевую жизнь. Я писал об этом Ларисе. И не только об этом. В собственных проступках я ей тоже признавался. Ведь (кстати, о людях хороших) за полгода я, хоть всего однажды, но всё же был, так сказать, «хорош». Подробно своё падение не описывал, просто написал, что напился и вёл себя, мягко говоря, не совсем достойно. Особенно это касалось хвастливых моих речей. Вот Лариса и написала: «Если уподобишься всяким Ширко, лучше ко мне не подходи». Тридцать пять лет назад она говорила мне то, что я сам должен был сказать себе. А если не сказал сам, то почему тогда не написал ей в ответ: «Я согласен»?
Ах, Чайка, Чайка, каким же я был дураком!
После чтения писем мне отчаянно захотелось навестить её могилу. Сначала мне показалось, что это просто.
Вновь посетил Чаевых, но сразу расспрашивать их о том, где похоронена Чайка, не
