большую салфетку у него на коленях. Но все же она была слишком мала, чтобы поймать все капли поссета, которые не попадали ему в рот. Он не поднял глаз, когда я вошел.
Во мне вспыхнул гнев, подожженный любовью и облегчением, самыми горючими составляющими этого топлива, разогревая кровь, как вино. Где мой отец в этом сломленном человеческом существе? Где Натаниэль Марвуд, человек, который властно правил семьей и своим бизнесом, будто был наместником Господа, и который снискал уважение всех своих друзей? Когда-то он был печатником, не хуже других на Патерностер-роу, солидным человеком. Политика и религия вели его опасными путями к гибели. Но никто не сомневался в его честности и мастерстве. Теперь, после долгих лет тюрьмы, его было не узнать.
Ложка заскребла по дну пустой миски. Я взял у него из рук миску, встретив лишь легкое сопротивление, потом ложку. Поставил их на стол и задумался, стоит ли убирать запачканную салфетку. Поразмыслив, решил, что разумнее предоставить это Маргарет.
Еда и непривычная дневная прогулка утомили его. Глаза закрылись. Руки покоились на коленях. Правая рука была в саже. Манжет сорочки выглядывал из-под рукава камзола. Изнанка манжета была испачкана чем-то красно-коричневым, похожим на лежалое мясо.
Мой гнев улетучился. Я наклонился и приподнял манжет. На запястье и кисти никаких следов пореза или ссадины.
Я легонько его потряс.
– Сэр? Маргарет говорит, вы сегодня днем путешествовали. Зачем?
В ответ раздалось только похрапывание.
Четыре часа спустя, когда пришло время ужина, поссет остался лишь воспоминанием, и мой отец снова проголодался. От голода у него случилось короткое просветление ума или что-то в этом роде, если в его состоянии такое вообще было возможно.
– Вы выходили, сэр? – спросил я мягко, потому что он огорчался, когда я разговаривал с ним грубо. – Вы знаете, что Маргарет волнуется, когда не может вас найти.
– Рэйчел. – Он смотрел на огонь, и одному Богу было известно, что он там видел. – Я не позволю своей жене расхаживать по городу, не зная, куда она идет. Разве она не обещала во всем меня слушаться? И на ней был ее лучший плащ, выходной. Как он ей идет… – Он нахмурился. – Может, даже слишком идет. Дьявол расставляет свои ловушки так хитро. Я должен с ней поговорить, обязательно должен. Почему у нее каинова печать? Я узнаю всю правду.
– Рэйчел? Моя мама?
Он взглянул на меня.
– А кто же еще? – Когда он произносил эти слова, у него был озадаченный вид. – Но ты тогда еще не родился. Ты был у нее в утробе.
– Но теперь, сэр, я перед вами, – сказал я, будто то, что мой отец пребывал в двух мирах и путал сейчас и тогда, было совершенно естественно. – Куда направилась моя мать?
– Туда, где законники собираются. Эти выкормыши дьявола.
– Куда именно?
Юристы собирались в разных местах.
Он улыбнулся и сказал:
– Видел бы ты ее, Джеймс… Как она двигается! Она любит танцевать, хотя, конечно, я ей этого не позволяю. Негоже это замужней женщине. Но как она грациозна, Джеймс, даже у себя
