Двинской Краснознаменной и завершившая свой боевой путь под Кёнигсбергом. В её составе был 1336-й стрелковый полк, к которому меня и прикрепили.
В октябре 1943 года наша дивизия прибыла в распоряжение 44-го стрелкового корпуса 22-й армии 2-го Прибалтийского фронта. Всего лишь несколько месяцев назад армия закончила Ржевское наступление, и на момент нашего прибытия войска армии оборонялись по восточному берегу реки Ловать на участке Холм – Великие Луки. Несколько дней нас продержали в тылу, а затем провели ротацию частей, выведя на переднюю линию обороны.
До этого я был уверен, что понюхал порох и знаю, что такое война, но всё оказалось по-другому. Перед нами была изрытая воронками серая осенняя земля, мост слева от нас был разбит прямым попаданием. В первый же день немцы, видимо получив данные о перемещениях на нашей стороне, обрушили на нас огненный дождь орудийных и авиационных бомб. Земля гудела и подпрыгивала, по ней били огромным чугунным молотом, чья равнодушная сила вызывала панический страх. Грязь под щекой стала родной, я вжимался в неё, мечтая утонуть в ней, только не слышать оглушающие удары, только не видеть того, что вокруг. Бомбёжка закончилась, а в моих ушах всё ещё громыхало. Очнулся от того, что кто-то тряс за плечо: «Живой?» Вот так начался мой боевой путь.
В январе началась Ленинградско-Новгородская операция, и мы пошли вперёд. Перед началом общего наступления наша артиллерия с авиацией наносили упреждающие удары по противнику. Мы вслушивались в недалёкий гул от разрывов, про себя заклиная «ещё!» Ещё! За секунды до атаки окоп казался родным и уютным, его не хотелось покидать. А потом был бег. Шум крови в ушах, хрип собственного дыхания, переходящий в вой, который принято называть «Ура!». На середине нейтральной полосы добавились звуки выстрелов, это немцы, попрятавшиеся во время артподготовки, вновь заняли свои позиции. Кто-то упал, ещё один, и ещё… Я понимаю, как чувствует себя лошадь с зашоренными глазами – периферийное зрение пропало полностью, осталась только с каждым шагом приближающаяся точка, в которой уместились бруствер, пулемёт над ним и две то пропадающие, то появляющиеся каски. Те, кто напротив, хотят убить меня, мне надо убить их, чтобы жить. Я падаю, надо мной злой мелодией флейты проносятся со свистом пули. Сверху приближается шелест, и взрыв. Ещё шелест, взрыв. Это миномёты. Встать нет сил, ползу. Вперёд стараюсь не смотреть, так как кажется – если подниму глаза, они почувствуют; а так, как в детстве, когда ладошками закрываешь глаза и думаешь, что тебя никто не видит. Мне помогла ложбинка, и я оказался совсем рядом с пулемётным расчётом. Дрожащей рукой, вжавшись в землю, стараясь не выдать себя лишним движением, достал из подсумка гранату, рванул чеку и бросил. Через три секунды рвануло. На поле раздалось «Ура», бойцы заскакивали в окопы. Пьяный от страха и адреналина, я прыгнул туда, откуда ещё несколько мгновений назад вылетала пулемётной очередью смерть. Один фашист не двигался, а другой наводил на меня автомат. С налёта проткнул его штыком, потом ещё и ещё! Чтобы точно
