если чего не понял, – поднялся Ганс, – пойду-ка и я до дому.
За ним потопал Шибай, и закрыл за собою дверь.
– Фура-то моя, боюсь, кабы не свихнулась баба, – заговорил Почечуй, – уж такая мирная, послушливая, куда что делось… Домой-то придёшь? – обратился к брату.
Между братьями установились, с давних лет ещё, своеобразные отношения: в доме последнее слово было за старшим Опушкиным, а вне дома наоборот.
Фёдор мотнул головой – не приду.
– Ладно, коли такое дело… – Почечуй отделился от стола, и, что-то бурча под нос, вышел из бани.
Они снова были вдвоём. Фёдор убрал со стола пустую бутылку.
– Обиделись мужики, – констатировал Фёдор.
– Это ничего, – сказал Иисус.
– «Всему своё время», да? – напомнил Фёдор.
Он набулькал по кружкам квасу.
– Верно, – сказал Иисус.
– В Евангелии Иисус первым делом шёл в синагогу, то есть, по-ихнему, вроде храма считалось, – Фёдор спросил таки о том, что, видно, засвербело в нём при виде выходивших из храма односельчан. – А ты чего-то не торопишься туда совсем, или тебе синагога нужна, а не православный храм?
– В синагоге мне делать нечего, там Бога нет.
– А в наших православных?
– Не в каждый Дух Божий входит.
– А в галелеевской нашей?
– Если бы ты был утром в церкви, я бы пришёл туда, но ты был занят иным на пару с братом. В храм я приду, не переживай, всему своё время, Фёдор…
Между тем, покинувшие баню мужики стояли у магазина.
– Да какой он Христос, дурью мается! – говорил Коробок. – Тоже мне…
– Пусть себе поиграется, пока не надоест, – говорил Почечуй.
– А ты уверен, что это Назар?
– А кто ж ещё? Меня знает, Федьку знает, прямо к нам в дом припёрся!..
– Я думаю, Назар бы не стал дурью маяться, – говорил Ганс. Не такой он.
– Шибай, а ты как думаешь? – не унимался Коробок.
– А никак! – сплюнул Шибай. – Если он в натуре Иисус, так это и так поймут, а если нет, тогда не знаю, может, ещё какой крендель-шпендель…
На том и расстались.
А те, кто в бане, когда подоспело им время спать, укладывались на широких нагретых полках, и одинокий сверчок негромко трещал им о чём-то своём, о чём не расскажешь по-человечьи…
– Ты спишь? – раздалось от Фёдора в темноте.
– Ещё нет.
– Если всё-таки я не поверю, что ты Христос, ну, не увижу его в тебе, может такое быть? Тогда что?
– Ты пойдёшь своей дорогой, я – своей.
– А какой своей?..
Но на это не получил ответа.
Утро всё переменило.
Первым пробудился Фёдор; встал, умылся, покурил, пуская завитушки-дымки под рябиной, нависшей рдяными обильными грудями. За ночь баня заметно выстудилась, и он, стараясь не шуметь, наладил печку, и пошло тепло, и снова стало ладно и обжито. Фёдор, выходя в предбанник, глянул невзначай на спящего и обомлел. Иисус неузнаваемо переменился:
