продать ему свой товар, а сделав серьезное выражение лица, спрашивал уже с другой интонацией в голосе:
– Давно с фронта? Ну, что там? Дальше немца не пустим?
Иван больше отмахивался, но все равно отвечал. При этом он почти не смотрел людям в глаза, от того что знал, как нелегко сейчас там, откуда он прибыл:
– Тяжело. Держимся. Не пустим.
Но, словно поняв свою ошибку в общении с торговцами и посетителями рынка, он постарался моментально исправиться, натянув на лицо искусственную улыбку, и на очередной вопрос дал ответ, глядя в глаза собеседнику с высоты своего роста:
– Бьем вражину! Скоро совсем погоним прочь!
– Ну, слава Богу! – услышал он в ответ и увидел одобрительное выражение лиц, давно отвыкших от добрых вестей в тяжелое время.
Его кто-то легонько толкнул в спину. Обернувшись, Иван увидел низенькую, закутанную в шерстяной платок женщину, стоявшую возле наполненного наполовину мешка с картошкой.
– Солдатик, может ты сыночков моих встречал где на фронте? – спросила она его, насквозь пробивая его своим взглядом проплаканных глаз.
Шукалов опешил и замер перед ней словно вкопанный, слушая ее описание, ушедших когда-то на фронт сыновей. Он смотрел на нее, понимая, что ничего, кроме общих фраз поддержки сказать ей ничего не сможет. Что таких сыновей, как у нее, сейчас тысячи воюет на передовой, лечится от ран в госпиталях или спит в сырой земле на просторах Родины, у которой даже не всегда есть возможность по-человечески похоронить своих защитников.
Женщина, еще довольно молодая, скорее всего не на много старше самого Ивана, выглядела так, как будто уже встретила свою старость. Облик ее сильно меняло выражение лица со множеством морщин. Глаза были словно водянистыми, как у старух, но на самом деле она их выплакала от безысходности и переживания за своих сыновей, которых у нее было трое и все они давно уже не писали ей писем, от чего она горевала и лила горькие слезы. Разговаривая с Иваном, женщина снова и снова смахивала грязной шерстяной рукавицей слезы с лица и, продолжала изливать ему свои чувства, добрым словом отзываясь об ушедших на фронт родных людях.
Слушая, он периодически подбадривал ее, успокаивая тем, что в условиях ведения боевых действий далеко не всегда есть возможность просто написать письмо. Не всегда найдешь бумагу, нет под рукой карандаша, нет условий, потому что находишься в окопе или на марше. А почтальона днем с огнем не встретишь, да и мысли в голове такие, что не сосредоточишься. А вспомнить о родных можно лишь в какие-то мгновения, когда получается хоть немного отвлечься. Да и мысли эти больше похожи на переживания, чем на добрые чувства. И вспоминая близких, солдату больше выть хочется от собственного бессилия, чем радоваться от теплых чувств к ним.
Он знал это не понаслышке, но решился умолчать об этом в разговоре, просто дав собеседнице излить ему душу и выговориться.
