ломиться в метро, не заплатив за проезд.
Я почему-то не испытывал к нему особого сочувствия. Справедливость. В 1989-м или 1990-м году, когда Ипполит Игнатьевич прилично пенсионерствовал с Анной Ивановной в очень хорошей двухкомнатной квартире, мы с мамой жили рядом в коммуналке с целым пьяным малинником. Мама, как самая молодая из старых коммунисток околотка, возглавляла местный совет ветеранов, проводила политзанятия, навещала неходячих подполковников и метростроевцев, делила оскорбительную «пищевую добавку», поступавшую с самодовольного Запада, предельно честно распределяла билеты на праздничные концерты и последние гэдээровские гарнитуры, выделяемые сверху. Все эти распределения происходили «по справедливости», жребием. За все годы ее «правления» нам достался только электрический чайник. И вот в самом конце советской власти мама пошла на разовый должностной подлог, сделала так, что мы выиграли стиральную машинку «Юность». Строго говоря, ей полагалось что-то вроде должностного бонуса, так как она покидала свой пост. Могла просто взять себе эту несчастную открытку, никто бы не возразил. Но она хотела оставить кристальную память о стиле своего руководства и поэтому микроскопически сжульничала при вытягивании бумажек с номерами. Мы получили стиральную машину. Но непреклонный Ипполит Игнатьевич добился справедливости, манипулирование было раскрыто им. Нет, шума он не поднял, он просто вынудил маму тихо вернуть технику. И приватно прочитал нотацию: как же вам не стыдно менять незапятнанную честь коммуниста на бытовой прибор? При «переигрывании» машинка досталась ему, но он принципиально отказался от нее. Я до сих пор не понимаю – зачем тогда участвовал в розыгрыше? Машинка так и пылилась в совете ветеранов возле сейфа, пока помещение не отобрали под магазин. Иной раз думаешь: а где ты «Юность»?!
Пожалуй, именно после той истории старик и вообразил, что является для меня, невольно посвященного во все перипетии этой античной драмы, непререкаемым моральным авторитетом, колоссом морали – я же был свидетелем и его расследования, и его отказа от стиральной машины.
Мы с Майкой доставили его до самой квартиры, проследили, чтобы он вошел, и дождались, пока щелкнет замок.
– Понимаешь, тут такая история… – начал было я объяснять девочке, придумывая по ходу, что бы такое соврать, дабы не слишком травмировать детское сознание.
– Да понимаю я все, – махнула она рукой, хотя, что имела в виду, понять было нельзя.
Надо ли говорить, что Нинон опоздала на полтора часа, и пришлось нам сидеть в дешевом кафе, проедая последние деньги на мороженом. Нормальные дети, насколько я мог вспомнить, избегают всякой еды, а эта смолотила четыре порции и все советовала мне:
– А чего ты не возьмешь себе выпить, ведь тебе явно надо. Я разрешаю!
Я закусывал газетой, то и дело соскальзывая взглядом с букв на цифры своего хронометра.
– Что пишут? – поинтересовалась Майка, жадно облизывая голую ложку.
Чтобы заткнуть ей рот, я начал рассказывать о том, что в Москве участились случаи избиения
