Мне было около трех лет. В тот вечер я играл во дворике, а садик пахнул летом. Женщина нагнулась, взяла меня, посадила к себе на колени и обняла. А я, закрыв глаза, прильнул к ее открытой груди и вдыхал запах ее тела. Горячее, густое благоухание, кислый запах молока и пота, тело молодой жены исходило паром, который я вдыхал возбужденно, прильнув к стройной груди. И вдруг голова у меня закружилась, я потерял сознание. Соседка испугалась, оторвала меня от своего тела и, густо покраснев, прислонила между кадками с базиликом. С тех пор она больше не брала меня к себе на колени, а только очень нежно смотрела своими большими глазами и улыбалась.
А однажды летней ночью я снова сидел во дворе на скамеечке. Помню, тогда я впервые поднял глаза ввысь и увидел звезды. Я вскочил и закричал испуганно: «Искры! Искры!» Необъятным пожаром показалось мне небо, и все мое маленькое тело пылало.
Таковы были первые мои прикосновения к земле, к морю, к женщине, к звездному небу. Еще и сейчас, в самые задушевные минуты моей жизни, с той же неизменной страстью, как во младенчестве, живу я этими грозными стихиями. Вплоть до нынешнего дня я только тогда чувствую, что живу глубоко, – так глубоко, насколько способны моя душа и мое тело, – этими четырьмя стихиями, когда мне удается вновь пережить то же потрясение, тот же ужас и ту же радость, которые давали они мне во младенчестве. И поскольку эти силы были первыми, осознанно завладевшими душой моей, они все четыре неразрывно соединились во мне и стали единым целым. Словно это одно и то же лицо, меняющее маски. Когда я смотрю на звездное небо, оно кажется мне то цветущим садом, то темным, опасным морем, то молчаливым, залитым слезами лицом.
И вот еще что. Всякое мое волнение, всякая моя идея, даже самая абстрактная, состоит из четырех этих изначальных элементов, и даже самая метафизическая проблема обретает внутри меня естественное, теплое тело, пахнущее морем, землей и человеческим потом. Чтобы воздействовать на меня, Логос должен стать горячей плотью. Я понимаю только тогда, когда могу ощутить обонянием, зрением, осязанием.
Кроме этих четырех первых прикосновений, глубокое впечатление на душу мою произвело одно случайное событие. Случайное ли? Мой робкий рассудок, боящийся поведать о какой-нибудь глупости и тем самым уязвить собственное достоинство, с такой малодушной благоразумной неопределенностью называет так то, что осмыслить не способен. Мне было четыре года, когда отец подарил мне к Новому году, – на «добрую руку», как говорят на Крите, – вращающийся глобус и канарейку. Я закрывал окна и двери в моей комнате, открывал клетку и выпускал канарейку на волю, которая взяла себе в привычку петь, усевшись на вершине глобуса. Это длилось несколько часов кряду. А я слушал, затаив дыхание.
Мне кажется, что это очень простое событие оказало на жизнь мою влияние значительно большее, чем все книги и все люди, с которыми я познакомился впоследствии. Ненасытно странствуя целые годы по земле, приветствуя все в первый раз и со всем прощаясь, я чувствовал, что голова моя
