нарушают принцип Гаузе? Он гласит, что, когда два вида конкурируют за тот же ресурс, всегда будет сохраняться численность только одного вида, а другой окажется на грани вымирания. Другими словами, ты отрицаешь естественный отбор?
Полина молчала, глядя ей в глаза.
– Я его вовсе не отрицаю, – тихо возразила она, все еще надеясь, что у Ирины сегодня просто плохое настроение. – Но некоторые исследователи полагают, что среда обитания планктона никогда не достигает равновесия из-за постоянно меняющихся условий. То есть все настолько нестабильно, что природа никогда не будет благоволить только одному из видов планктона. Если еще проще, мир – это просто хаос, но очень изобильный хаос. И в нем ресурсов и места может хватить каждому. Именно в этом и скрыт парадокс, который идет вразрез… с естественным отбором.
– Два, Максимова.
Максимова не села обратно. Она молча взяла наушники, подобрала с пола рюкзак и на глазах у всего класса и красной от негодования Карповой вышла за дверь.
Черный человек
Дождь лил не переставая вторые сутки. Город словно разбухал от потоков мутной воды. Она с грохотом обрушивалась с козырьков подъездов; клокоча, стекала по лестницам магазинов; заливала стоки и пузырилась в уличной плитке, колотилась в водосточных трубах, метко брызгала прохожим прямо под коленки, в самые сердцевины светлых летних джинсов, – и наполняла улицы холодной, совсем осенней сыростью.
Педсовета, конечно, не было – слишком пустяковая история, за уход с урока не исключают, – но отца Полины биологица в школу все же вызвала. Он ожидаемо не пришел – однако, закончив говорить с Ириной Львовной по видеосвязи, вышел из комнаты и молча замахнулся на Полину со спины. Она сидела на полу в ванной, разбирая бесформенную кучу жесткого, пересушенного белья. Полина чудом успела увернуться от оплеухи, но отца это только раззадорило. Он ударил ее – методично и спокойно, никого не опасаясь, – еще несколько раз, толкнул на пол и бросил белье сверху.
Все их разборки давно проходили без слов – и от этого было только хуже. Она больше не плакала – лишь уворачивалась еще быстрее; еще искуснее избегала встречи с ним на общих квадратных метрах; еще точнее предугадывала его поведение с похмелья – пока это не стало частью ее характера. Полина пропиталась страхом, как младенец запахом молока, и наконец перестала придавать ему какое-либо значение. Остались только рефлексы – когда она украдкой ловила тяжелый взгляд отца в зеркале; когда осторожно выскальзывала из ванной, закутавшись в два полотенца, и поспешно захлопывала дверь в свою комнату; когда он запирал ее дома одну на много часов за то, что она выходила на улицу в недостаточно скромной, по его мнению, одежде.
К шестнадцати Полина научилась жить с этим, и довольно сносно. Она подсовывала отцу аспирин и соленую воду с утра; ей беспрекословно открывали дверь соседские бабушки, которые почти всегда знали, где на этот раз ошивается Григорий со своими собутыльниками; она могла по одному неуловимому движению его глаз догадаться, что грянет буря, –
