style="font-size:15px;"> Через час и пять кружек, в каждой из которых можно утопить некрупного грунга, дварф наконец закрыл рот и откинулся на спинку протестующе заскрипевшего стула.
– Это всё, что я видел своими глазами. А что потом набрехали, за то я не в ответе и говорить об этом не буду. Честному дварфу чужие враки пересказывать ни к чему.
– Значит, – уточнил Полчек устало, – началось всё на центральном проезде?
– Как есть на нём.
– И в каком именно месте?
– Того не видал. Я стоял у таверны «Морской Плюх» и думал, где раздобыть ещё эля, потому что в карманах ни монетки, а от тех жалких напёрстков, которые смеют называть кружками в «Плюхе», жажда только усиливается. Стоял и смотрел на Тухлого Пью. Не знаю, почему его так называют, никогда не видел, чтобы он что-то пил. А «тухлым» его, значится, кличут, потому что он весь гнилой, как выползший с погоста андед. Думаю, ему подают, чтобы от себя отвести такое бедствие. У него ещё табличка стоит: «Подайте жертве боевого проклятия». Смотрю я на Тухлого Пью, как он умостился на кривой дощечке и вонючим под себя капает, а потом раз – он весь в шелку, сидит на кресле, рядом кобольд с опахалом, а сам, главное, ничуть не тухлый. Наоборот, толстый, розовый, довольный такой, щёки аж со спины видать. «Ого, думаю, это кто же его осчастливил так? Может, нефилимка наша снизошла к его страданиям и исполнила желания, как в сказке? А потом смотрю – другой нищий, не знаю, как зовут, но такой, без глаз, на лицо без слёз не взглянешь, тоже сидит на кресле гнутом золочёном, весь разодетый, как лорд Консилиума, и глаза у него вовсе даже на месте. Ого, думаю, ну и чудеса сегодня творятся! А потом глянул вдоль улицы – а все нищие и убогие, кто где сидел, все оказались разодеты пуще демиургов на балу в Корпоре, и один другого здоровее. И тут до меня дошло. «Не, – думаю, – это не Нашёптанная их осенила внезапно. Это они такие всегда были, засранцы зажратые!»
– Факт, – кивает подсевший к их столу полурослик. – У портовых нищих это особый шик. Чем гаже и жалостнее иллюзия, которой они прикрываются, тем роскошнее они под ней одеты.
– Видать, – берётся за очередную кружку бездонный дварф, – потому они и не сразу поняли, что иллюзия с них слетела. Сидит такой пузан в золоте, перстней на пальцах столько, что в носу поковырять нечем, а сам голосит жалостно: «Не дайте с голоду помереть! Подайте на хлеб монеточку!» А под креслом, значится, монет этих два мешка уже. Ну и, натурально, народ не сразу, но сообразил в чём фокус. И давай, их, значится, бить. Те ну обратно заколдовываться – а никак, не работает их колдунство. Похватали, кто чего успел, и бежать. Крики, радость, веселье, монеты по мостовой веером…
– Значит, говоришь, иллюзии слетели по всему порту? – переспросил Полчек.
– Натурально так! – солидно кивнул в ответ дварф. – Чего там началось, клянусь бородой матери! Глядь, а у пирса не купец из Кеффиль-Мора, а мамилларский капер! И не бочки с элем на него катят, а крупнокалиберные казнозарядные «перечницы»! Хлобысь, и вместо группы паломников – связанные рабы с мешками на головах,
