Виктора с интересом.
Витя кивнул, что, «конечно, нравится, о чем речь». Женщина вышла и через пару минут вернулась, держа двумя напряженными руками большое блюдо, на котором были разложены треугольные бутербродики с колбасой и огурцами, и обрезанными корками. Присутствовали также нарезанные вдоль болгарские перцы, бутоны цветной капусты в каплях желтого рассола и много чего другого, что Витя не разглядел и не желал разглядывать, чтобы не казаться уж совсем дикарем. Но бутылку «Мартеля» он видел перед собой воочию и относился к ней соответственно. На тумбочке возле окна стояла керамическая ваза синего цвета с большим букетом полевых цветов, украшавших салон.
Квадратный кусок пейзажа, видного в окне, со звуками беспрерывно поющих неведомых птиц, говорил о том, что там, на улице, слишком жарко для споров и скандалов. Слишком зелено все вокруг, торжество солнца и хлорофилла. И тишины. Вообще, Виктор все время жизни в Иерусалиме поражался уровню тишины вокруг себя. Он никак этого не ожидал от столичного места в отдалении от моря. У него было свое представление о жизни в Иерусалиме, которое не совпало с действительностью. Он не совпадал с действительностью, особый бедный человек, ни там и ни тут, что многое объясняет.
Так вот, тишина в столице. Речь идет о звуковой атмосфере и общем фоне, на котором даже восточная музыка, звучавшая в многоцелевом, перегруженном товарами киоске на площади из очень сильного японского двухкассетника, казалась тихим проигрышем из великого и изрядно поднадоевшего уже фортепианного цикла Чайковского «Времена года».
В салоне Аркадия и Хавы Крон вдоль стен стояли книжные полки с изданиями на иврите, русском, английском, испанском и арабском языках. Это не было принято у местных жителей, которые в лучшем случае скрывали три-четыре томика в спальне или религиозные сборники в пластиковом переплете на тумбочке возле кровати. Рядом обычно лежала кипа ежедневных газет и городских изданий, очень популярных эзотерических, многостраничных, что твой роман, социально и прогрессивно направленных страниц под общим названием «Мой город», «Мой любимый город», «Мое лучшее поселение», «Город нашей мечты», «Моя столица» и так далее.
– Взгляни, Виктор, вот Платонов, которого, по слухам, ты так почитаешь, а вот Шаламов Варлам, а вот Жаботинский, с которым ты, конечно, знаком, нет? – спросил гостя Крон. Он легко поднялся, обошел стол и приблизился к полкам с книгами. У Вити создалось впечатление, что к книгам Крон относится любовно, с нескрываемым интересом и даже восторгом.
Витя смотрел на него удивленно, откуда он знает про Платонова, «не может быть». Он отогнал от себя дикую мысль о всевидящем оке отца и его брата, «хотя все может быть, конечно, с этими поджарыми волевыми людьми». Крон вел беседу с Виктором своим, ведомым только ему путем.
– Я виделся с Левкой в 1940 году в Нью-Йорке. Я нашел его, а точнее, он позволил себя найти. Конец августа, в Нью-Йорке духота и влажность, дышать невозможно. Я ведь 1913 года рождения, а Левка 1915 года. Я его так называю запросто,
