с братом и тебя, а вы (я обернулся к апостолам) пока подождёте, деньги надо экономить.
И мы прошли через всю Благовещенку, а потом и Рождественку почти к самому ночлежному дому имени Бугрова.
– Здесь, – сказал наконец Щука, заворачивая в овраг перед Зеленским съездом, – базар, называется Балчуг, тут всё дёшево и сердито, только руки держите поближе к деньгам, запросто вытащить могут.
Балчуг это на древнерусском значит топь или болото, автоматически пронеслось в моей голове, но вслух я совсем другое сказал:
– Деньги я покараулю, а ты давай показывай, где тут одёжкой торгуют, а то с краю одни куры да поросята…
Да уж, чего-чего, а мелко крестьянской живности тут хоть отбавляй было, кроме кур с поросями, имелись также и утки, и гуси, и телята с козами, даже живых зайцев в одном месте продавали, и всё это вместе взятое кудахтало, гоготало, визжало и мемекало. А венчала всю эту животноводческую пирамиду пара индеек – народ крестился, глядя на них, а потом резко отпрыгивал в стороны, непривычные русскому глазу создания, согласен… но мясо у них конечно вкусное.
А мы тем временем втянулись в людской круговорот и потихоньку начали пробиваться от продовольственных к хозяйственным рядам – добрались и до одежды. Торгующих было много, но выбор не сказать, чтобы поражал воображение, рубахи были или ситцевые, в цветочек или в горошек, или льняные тупо белые, или шелковые красные, но эти очень дорогие, мы них даже и смотреть не стали.
– Мне белые нравятся, – тихо сказал я Щуке.
– Вишь, какое дело, – задумчиво ответил он, – белое у нас только на похороны надевают, траурный это цвет…
– А ситцевые уж больно развесёлые, – отвечал я, – как на свадьбу… а ты что думаешь? – спросил я молчавшего Лёху.
– А мне всё нравится, – сказал он, включил глаза в режим горения, – любая лучше, чем то, в чём мы щас-то ходим.
– И то верно, – задумался я.
Некоторые рубахи были с орнаментом, вышитые наверно – я к таким даже не подходил, наверняка надбавка за этот орнамент вдвое, если не втрое. И наконец я увидел красные рубашки, пощупал – нет, не шёлк, обычный лён.
– Берём это, если недорого, – шепнул я Щуке, а сам завёл учёный разговор с продавцом, бородатым и усатым крестьянином средних лет.
Оказалось, они сами красят полотно, каким-то подмаренником, собирают во поле рядом с деревней, размачивают его в чанах, а потом туда же и ткань кладут на пару дней. Получается конечно не ахти как здорово, не промышленная окраска, но если издали смотреть, почти что однородный цвет. У него же и портки из того же льна были, некрашеные. Щука сторговался на три пары того и другого за шесть целковых, по-моему недорого.
– А теперь сапоги ещё у нас остались, – весело сказал Лёха, примеряя обновку (он хотел выкинуть старую одежду, но рачительный Щука не дал – собрал всё в свою торбу, мол пригодится в хозяйстве).
У меня в мозгу опять пронеслись остатки филологического образования, целых два курса
