с детства, – ответил тот радостно, полагая, что его стихи мне очень понравились.
Потом рассказал, что раньше он не относил свои стихи в газеты или журналы, из-за неудобства, связанного с его работой, хотя всегда мечтал публиковать их. Он и теперь продолжает писать стихи, их у него даже больше, чем у какого-нибудь известного поэта, – несколько толстых тетрадей, – и он собирается постепенно отдавать их в печать. Когда я хотел вернуть ему газету, он отстранил мою руку и попросил, чтобы я прочел его стихи дома, внимательно, а не как сейчас, второпях; тогда я, может, почувствую глубину его души. Пришлось согласиться, хотя, чтобы оценить стихотворение, мне не нужно читать его несколько раз. Часто даже хватает нескольких строчек. Несмотря на это, я прочитал дома его стихи еще несколько раз. И не для того, чтобы оценить их, а чтобы найти в них хоть что-нибудь; мною двигало желание сказать ему потом хотя бы пару утешительных слов. Только в них я ничего так и не нашел. До того я ему обещал, что сам приду в управление милиции и расскажу свои впечатления от его стихов.
Нелегко мне было идти к нему, но пришлось. У дежурного милиционера, сидевшего за большим стеклом, от удивления глаза полезли на лоб, когда я сказал ему, что хочу видеть самого начальника. С отвращением глядя на мой почти бродяжнический вид, он попросил меня выйти на улицу и не мешать работать. Это мне и пришлось бы сделать, не заметь меня шофер начальника, случайно проходящий мимо. Быстро объяснившись с дежурным, он провел меня в кабинет своего шефа.
Узнав о моем приходе, начальник милиции встал с места, встретил меня почти у дверей, обняв за плечи, и посадил на мягкий стул. Тут же он нажал на кнопку, и буквально через несколько секунд вошла очень красивая девушка: высокая, стройная, с полной грудью, с красивыми ножками и кругленькими коленками, с длинными каштановыми волосами. Талия у нее была очень тонкой, бедра широкие и округлые, ее глубокий пупок был заметен даже под платьем, тесно облегающим тело. Рот у нее был не больше орешка, губы чуть выпуклые и нежные, а форма носа, приподнятостью кончика и широковатостью ноздрей, говорила о ее большой чувственности. Я ее увидел уже в передней комнате, сидящей за пишущей машинкой, но не успел разглядеть. Начальник велел ей принести две чашки чая, что она очень быстро исполнила. Было такое впечатление, что она держит этот поднос с чаем и шоколадными конфетами в красивых обертках наготове в приемной, и как появляется гость, тут же приносит.
В ту минуту я подумал, а что, если я стану этому далекому от поэзии человеку давать уроки и объяснять, как нужно писать стихи. Я вряд ли решился бы на такое, если б не увидел эту красавицу. Теперь, приходя иногда к начальнику, я мог бы любоваться ею. Когда девушка вышла из кабинета, я начал говорить ему именно это, а не то, что его стихи никакого отношения к поэзии не имеют. Начальник так обрадовался моему предложению, что бросился прямо-таки мне на шею, поцеловал в щеку и долго не выпускал из своих объятий. В тот день я преподал ему первый урок, а он записывал каждое мое слово в свою
