Но у него, по всей видимости, все равно не уменьшался интерес ни к моим «урокам», ни к тому, чтобы продолжать писать стихи. Так всякий раз, выслушав их, я давал ему советы и исправлял кое-какие строчки. Правда, потом даже увлекся и этими посиделками с начальником, и уроками стихосложения. Все это стало развлекать меня и даже доставлять удовольствие. И дело здесь было вовсе не в бесплатной выпивке, которую я все ровно где-нибудь достал бы. И цена водки для меня ничего не значит, а что касается шашлыков, я ел каждый раз один или два куска, большую часть съедал сам начальник, а остатки отправлял на подносе дежурным милиционерам. Я, к тому же, радовался каждый раз встрече с красавицей в приемной, из-за которой я и начал ходить к нему.
Еще мне было интересно наблюдать за работой этого устрашающего ведомства, что происходило особенно тогда, если начальник уезжал куда-нибудь по вызову, а я сидел в коридоре и ждал его. У меня создалось ощущение, что они все время за кем-то гонялись, кого-то ловили. Теперь в управлении почти все меня знали. Иногда меня даже окружали милиционеры, в основном молодые, декламировали строчки из моих стихов и интересовались моими новыми работами. Но наши беседы часто прерывались, ведь им все время нужно было торопиться куда-то, и эта их беготня не имела конца. Кого они только не приводили в управление: воров, проституток, побирушек, цыганок-гадалок, курящих дурман или подравшихся подростков, избившего жену мужа, неправильно перешедших улицу пешеходов, людей, слишком поздно гулявших по городу или слишком громко говоривших в позднее время, осквернителей памятников. Потом их, обычно, отпускали, правда, не всех. На лицах приходящих, вернее, приведенных, были страх и беспокойство, а на лицах уходящих – радость и облегчение. Однажды, придя к начальнику, как обычно, вечером, я заметил, что чай подает какая-та другая девушка. И эта тоже была красавицей – с распущенными длинными черными волосами, с большими карими глазами, но со смиренным, как у овечки лицом, к тому же худощавая и невысокая. Начальник, поймав мой удивленный взгляд, ответил на мой безмолвный вопрос и сказал, что предыдущая секретарша уволена за то, что в последнее время «допустила ряд грубых и непоправимых ошибок», и на ее месте теперь другая. Хоть начальник иначе назвал причину смены секретарши, я во всем догадался: та первая надоела ему как любовница, ему захотелось новой – свежей и нетронутой. Вот почему, подумал я тогда, люди, имеющие власть, не могут писать стихи. Мы, поэты, мечтаем о красавицах, но довольствуемся лишь тем, что созерцаем их красоту, а начальники просто используют все то, что очаровывает нас в женщине.
Как-то во время застолья начальник, прочитав мне в очередной раз свои улучшенные с моей помощью стихи – хотя они все равно оставались слабыми и неинтересными, – сказал мне, что хочет, чтобы мы стали с ним настоящими друзьями, все время помнили друг о друге и поддерживали связь. Я слегка улыбнулся и не ответил ему сразу. Может, он принял мое молчание за согласие и успел обрадоваться в душе, не знаю. Но я, опрокинув рюмку,
