в нём, не позволяя друг другу взять верх и поддерживая остаток Алёшиной жизненной энергии во вполне пригодном состоянии. Хоть бы и так, а Алёше редко это служило успокоением: он с ритмичностью маятника переходил из бодрости и воодушевления в умственное отупение и душевное онемение. Его внутренний баланс был лишён гармонии. Но припадков гнева за ним однозначно не наблюдалось.
Алёша вернулся в комнату техобслуживания в «Дружбе» и закрыл за собой дверь. Он перевёл пустой взгляд в сторону зала: фильм подходил к концу, и на сеансе оставалось только несколько человечков. Насчитав восемь присутствующих, Алёша с усилием в движении подошёл к холодильнику, заглянул в него и что-то там подробно посмотрел внутри, затем закрыл дверцу и уселся в кресло, измученный. Он вновь поднял усталые глаза на экран: близилась к завершению финальная сцена фильма, где протестующие демонстративно сносят памятник первому изготовителю пластмассы, можно сказать, её изобретателю. Зрители сидели уже склонив головы на плечи.
Удар! Не заметил Алёша, не отдал себе отчёт в том, что с хрустом ударил рукой поверхность, за которой сидел. Этим всплеском он даже сбил уровень звука на консоли, что он тут же исправил. Понежив руку, чтобы освободить её от боли, он выложил её на регулятор громкости и заметил вдруг, что чего-то не хватает. Он рассматривал собственную руку, ту, которую он носит на себе с детства, которой он открывает двери и включает фильмы, которой он ест и на которую смотрит в недоумении как на неожиданность. И, по прошествии нескольких секунд, наконец он понял, что своим ударом оторвал себе часть руки. Он принялся искать пропажу. Где она лежала, эта часть, он не смог увидеть, прошерстив глазами всё, до чего дотягивался взгляд. И, повернувшись в кресле в сторону и сдвинув ногу вбок, он нащупал маленький комочек, затесавшийся у его стоп. Прежде чем взять его левой, целой рукой, Алёша глядел на него словно видел впервые: он засматривался тем, как блеклый свет верхней лампы комнаты делил его беглую плоть с темнотой, выступавшей из-под звуковой консоли. И снова чёрное и белое стали осязаемыми. Алёшино лицо искривилось, будто готовясь обратиться в слёзы.
Стук. Кто-то постучал в дверь. Алёша двинул ногой, чтобы откатить часть своей руки глубже в тень, обернулся в кресле в сторону двери и, сбросив сантименты с лица, чётко и громко выговорил:
– Войдите!
С неспешностью и уверенностью незнакомец толкнул и распахнул дверь, остановившуюся совсем близко к мусорнику. Он стоял на пороге и рассматривал Алёшу презрительно-высокомерным взглядом, который вскоре переменил на свойственную человечкам его профессии пластилиновую деловитость. Как будто дав себе разрешение войти, он заговорил:
– Добрый вечер, – сказал пришелец так, как будто этим что-то сообщил.
Оба молчали. Незнакомец разбрасывал беглый взор по помещению, видимо, в поиске только что утраченных слов. За эту краткую паузу Алёша осмотрел вошедшего: пластилин средних лет, периодически заглаживающий неизбежно возникающие в его возрасте морщины, был невысокого роста и самую
