к прокату романтической комедии «Краски жизни». Там же, Алёша увидел и слоган скорой премьеры: «Впусти в жизнь краски!». Разглядев и прочитав эти надписи, Алёша продолжал идти, не спуская уставшего взгляда с рассмотренного и прочитанного. Он перевёл взор на изображение на афише, где увидел молодую улыбающуюся пластилиновую пару, обнявшуюся в танце. Он глядел как ошеломлённый. Можно предположить, что другой на его месте тоже был бы ошеломлён, а возможно, что и более того. Поймал себя, пожалуй, в тот момент Алёша между этим изображением с афиши и осознанием того, что сейчас сам собирался сделать, как между молотом и наковальней. Подходя к «Дружбе», он отвёл глаза – в последние несколько мгновений во взгляде его отражался замах молота.
Вот и недавняя рабочая комната с её капитальной разрухой, вошёл в которую Алёша подобно сотруднику «Пластфильма» накануне. Свет с его ухода так и остался включённым, а куча разбитого и разорванного фильма, переплетающая в себе газеты и листовки, была, что ли, как-то сдвинута или иным образом перемещена, поскольку Алёша подходил к ней никак иначе, как в недоумении, пускай и знал он наверняка, в каком состоянии оставил рабочее место перед уходом. Как и прежде при возвращении домой, на Алёше был надорванный на спине и по рукавам костюм, бывший, при этом, наименее пострадавшей частью его внешнего облика: руки были искалечены, лишены целых кусков плоти и походили на травмированные щупальцы осьминога, надкусанные местами каким-нибудь морским хищником; голове не хватало части над правым виском, и там, вместо привычного Алёшиного тела, будто бы зиял кратер, полученный Алёшей, казалось, в результате слишком любопытных космических приключений; замыкала образ травмированная левая нога, не позволяющая Алёше привычно ходить не хромая и вольно переключать скорость собственного шага. Таким Алёша был теперь, после всего, что произошло.
Никак не удавалось ему сосредоточиться, и он переводил взгляд то на плёнку, то на киноэкран за стеклом. Наконец, он присел, согнув колени, и непринуждённо швырнул тетрадь в горку ко всему остальному. Он выскреб рукой из кармана коробку спичек и принялся старательно пытаться её зажечь. Для этого он выбросил несколько спичек из коробки и, прилагая к этому всю возможную точность собственных движений, занялся нанизыванием одной из выпавших спичек на свою руку. Он сломал не одну спичку, но, наконец, он вонзил одну из них в себя и зажёг всю коробку. Пожалуй, что даже с уважением ко всему былому он толчками руки постепенно пододвинул горящую коробку к кончику выбивающейся из кучи плёночной ленты. Плёнка воспламенилась, позволив огню пережёвывать Алёшины воспоминания и переваривать их в пепел. На лице Алёши возникло выражение облегчения, даже радости. Он продолжал так сидеть и, казалось, не думал уходить. Пламя перепрыгнуло на другой конец плёнки, становясь всё прожорливей. Алёша смотрел на эту горящую кучу плёнки как на решённое дело и наблюдал за разрушением подобно умирающему больному, греющемуся в тёплых лучах последнего
