style="font-size:15px;"> – Не знаю, – пожала плечами она. – Мне кажется, что она не принимает себя, или мир таким, как он есть, или себя в этом мире. В принципе у каждого есть такие детальные фото, но не так, чтобы так много. К тому же, она же девочка…
– И что? – задал я вопрос Далила, почувствовав, что она хочет сказать, что-то важное.
– У каждой девочки есть красивые фотографии, на которых она лучше, чем в жизни, чтобы она любой момент смогла сказать: "Смотри, что ты потерял!", – рассмеялась звонко Далила впервые за наше расследование.
– И у тебя тоже? – удивился я.
– Ну а как же, – улыбнулась она. – У всех есть. Почти, – снова пристально посмотрела в монитор компьютера, где пестрели фотографии Лили Колюки.
Нам ещё предстояло изучить эту предметно-детально-бытовую реальность Лили Колюки и сделать более глубокие выводы. В эту ночь Далила осталась у меня, чтобы мы могли еще поработать.
Мы почти до глубокой ночи изучали фото Лили Колюки, потом опять рассматривали соцсети Патрика, и всё это время Далила вела себя практически как дома. Судя по всему, она не успела побегать, ей хотелось движения, поэтому она нарезала круги у меня по квартире. "Так лучше думается, – сказала она, и была рада, что я не обращаю на это избыточное внимание. Но я обращал. Почему в этот момент мне захотелось, чтобы нас увидела Малика, ну вот так. И неожиданно в этот момент в дверь позвонили, я замер.
– Это я заказала ночную пиццу. А то у тебя с голоду помереть можно! – воскликнула Далила и полетела к двери, ей нужно было подкрепиться, чтобы покрепче уснуть.
Далила ела в два, а то в три раза больше меня, сохраняя хрупкую стройность. Каким образом у нее это получается, я не знал. Все мои мысли о Лиле Колюки, поэтому когда Далила, поужинав по-гаргантюански, уснула у меня на диване, я снова взял в руки дневники Лили Колюки. Я листал их, разглядывал, всматривался в детали и мелкие рисуночки, и снова читал и листал дальше, иногда останавливаясь, чтобы подумать.
Было видно, как Лиля Колюки мучительно подбирает слова и пытается ими играть, и в этом случае ее дневник уже переставал быть дневником, потому что становился черновиком. На одной странице половину слов было зачеркнуты, поверх них написаны новые. Она переставляла их местам, меняя смысл. Иногда писала одну фразу, а потом подставляла частицу «не», и фраза получалась противоположной по значению. Ее мучительный «труд» выражался и в рисуночках, мелких, точечных, как будто она не знала, чем себя занять, пока не придет вдохновение. Было видно, как мучительно даются ей тексты для стендап-выступлений.
«Потрахаться было решительно не с кем». «В жизни моих подруг воцарилась ебля. В моей жизни ебля не воцарилась». И то и другое было зачеркнуто. Потом она старательно выписывала слова с характерной тематикой: «трах, ебля, секс», и пыталась поиграть с ними, подбирала по созвучию, чтобы создать шутку или хотя бы получить что-то «интересненькое».
