милость, господине.
Девки расступились, пропуская гостей во двор, где уже весело потрескивал костёрок. И только вождь недобро глянул на Лассу: уж он-то заметил, что девки не просто приглашают отряд в деревню, но и стоят так, чтобы никто не приблизился к общинному дому, где принимали их в прошлый раз. Вождь смолчал и сел там, куда указали – на шкуру у огня. Наивная дурёха не заметила, как подозвал он к себе одного из парней и шепнул два слова. Парень понятливо кивнул, а потом, когда по кругу пустили кувшин с мёдом, скрылся в темноте.
***
Тот, кто неслышно крался по Тяпенкам, носил имя Шатай. В темноте он видел зорко, но и любой слепец заметил бы, как волновались встречавшие их женщины. Матка к воротам и вовсе не вышла. Неужто нашла что-то важнее, чем вождь? Или кого-то?
Шатай и без приказа отправился бы в дозор, но вождь не дал воли и тут. Тихий и ловкий, как лесной кот, шлях крался меж приземистыми избами. В каких-то окнах горели лучины, в иных свет потушили, но лазутчик всё одно чуял тяжёлый запах тревоги. Степняков всегда побаивались, но на сей раз было что-то ещё…
Наперво проверив, чтоб не притаилась засада, Шатай направился ко двору Матки. Чем занята? Окна золотились в темноте и в её избе, стало быть, дома осталась. Шатай легко перемахнул через забор и спрыгнул наземь – мягкая кожаная обувки ни звука не издала. Сторожевой пёс фыркнул под крыльцом, но шлях не замедлился: всем известно, от таких, как он, только зверьём пахнет, не человеком. Так что огород он пересёк мигом, а там ухватился за наличник, подтянулся и глянул в окно.
Тогда-то Шатай растерял всё проворство. Не вцепись в дерево до побелевших пальцев, точно упал бы. Потому что в кухне, повернувшись спиною к окну, стояла нагая девка. Волосы её, что трава золотая, спускались до самых бёдер, по молочной коже катились капли воды – девка обмывалась. Вот нагнулась, смочила тряпицу в ведре, провела ею по покатому плечу… У шляха язык отнялся, как дышать забыл.
Так уж повелели боги, что шляховские земли не родили не только урожай. Не родили они и женщин. Редко когда Рожаница благословляла чьё-то чрево дочерью. Оттого женщины в их племенах могли взять по два, три, а то и по четыре мужа. И всякий, кого избрали, за великую честь почитал хоть ступни супруге омыть. Если же женщина дозволяла мужу узреть свою наготу, то тот и вовсе рассудок мог потерять от счастья.
Шатай знатным мужем не был и мало что мог предложить супруге. Своего имущества у него вовсе не имелось, всё вождём пожалованное. Вышло так оттого, что полтора десятка холодных ветров тому назад измученного голодом и жаждой мальца племя нашло в степи. Встреться им девочка, не сомневались бы, сразу дали приют. Над пацаном же судили ещё несколько дней: к чему лишний рот? Вдобавок найдёныш был тощим и высоким, что жердь, стало быть, больным, не иначе. Здоровому дитю должно быть кругленьким и черноволосым, этот же тонконогий, что жеребёнок, да к тому ж сероглазый и с соломенной головой. Хотели уже оставить Несущей Тень в дар, но что-то в груди у вождя дрогнуло, велел принять да выкормить. Вот и стал
