стоял экипаж. Занавеска окна отодвинулась: видно, сидящего в карете заинтересовала юная оборванка, которая бежала по улице, громко стуча по брусчатке старыми башмаками. Из особняка вышел остроносый человек в добротной накидке из сукна и сел в карету. Лошади медленно двинулись. То и дело оборачиваясь, с искажённым от отчаяния личиком, Луиза поравнялась с экипажем, и внезапно дверца открылась, словно приглашая беглянку. Недолго думая, она вскочила в карету, и возчик хлестнул лошадей. Экипаж помчался прочь, а громила, бранясь и чертыхаясь, глазел ему вслед. В азарте гонки он даже не заметил, куда угодил, и теперь тупо озирался на окруживших его гвардейцев.
Глава третья
Луиза уставилась на господина в летах, что сидел напротив. В полумраке кареты перстни на его руках таинственно мерцали. Меховая полость укрывала его ноги. Он молча улыбался, поглядывая на девушку. А сидевший с ней рядом остроносенький господин брезгливо отодвинулся, буквально прижавшись к окну, и, скривившись, отряхивал полу накидки, словно успел запачкаться об одежду беглянки.
– Итак, дитя моё, я правильно понял, что ты удирала от грязного мужлана? – произнёс сеньор.
– Ваша правда, господин. – Луиза вообразила, что старик очарован ею, и, желая уехать как можно дальше, она кокетливо поправила волосы и приосанилась. Сеньор опустил морщинистые веки, сдерживая смех.
– Леблан, накинь на бедняжку полость, она наверняка замёрзла.
Остроносый приподнял бровь, но, видно, не решился спорить и, стараясь не прикасаться к беглянке, бросил ей на колени мягкую меховую накидку.
Лулу едва не задохнулась от радости. Когда она неслась по улицам, тело её пылало и пот успел пропитать жалкую сорочку насквозь, теперь она начала мёрзнуть. Натянув полость до носа, она улыбнулась. Вот повезло! Только бы старикан не вышвырнул её из экипажа раньше, чем она успеет согреться. И Луиза стала отчаянно кокетничать с ним. Если сеньор везёт её к себе, то, может, догадается ещё и покормить? И не намекнуть ли ему на плату заранее? Пять экю – вполне приличные деньги. Хотя, судя по перстням, богатой одежде и обтянутыми атласом стенкам экипажа и бархатным занавесочкам, можно рискнуть и попросить семь или даже десять экю. Сейчас она уже не думала о погибшем парне. Не то чтобы Лулу была бесчувственной и злой, но жизнь в трущобах приучила её не слишком убиваться об умерших. Там, где она росла, смерть была слишком обыденна. Тем более бедняжке Гютену уже ничем не поможешь. Надо и о себе позаботиться.
– Как твоё имя, дитя? – спросил старик.
– Милашка, Лулу Миньон, – подмигнула она.
– Есть у тебя родня?
– Нет, сеньор. Знать не знаю ни матери ни отца, – равнодушно бросила беглянка.
– Сколько тебе лет?
– Почём мне знать? Говорят, что шестнадцать или около того.
Старик продолжал задавать вопросы,
