все. Мы с Жанкой за компанию, потому что хоть и не понимаем причину такого веселья, оставаться в стороне не можем.
– Ой, не могу-у-у-у! Базарная экономика! – стонет десятиклассница Галя.
Бабушка сначала недоумённо смотрит на эту ржущую компанию, а потом тоже начинает смеяться.
Не знаю, почему я вспомнила этот, в общем-то, незначительный эпизод. Скорее всего, из-за того, что всеобщее веселье привело меня в неописуемый восторг. Хорошо, когда всем хорошо!
Вообще из анналов памяти всплывают, наверное, только эмоционально окрашенные события. И то верно: на кой чёрт вспоминать рутинные вставания, одевания, завтраки-ужины и отходы ко сну. Разве что на завтрак вам вдруг предложат китайское блюдо под названием «Бой дракона с тигром», приготовленное из змеи и кошки.
Одно из самых ранних моих воспоминаний было для меня событием огромного значения:
Просыпаюсь я в своей люльке с бортами из витых металлических прутьев, а у меня в руке шоколадная конфета в светло-зелёном фантике, на котором нарисована большая белая ромашка! Эта конфета, которую сейчас я спокойно могла бы спрятать в зажатом кулаке, настолько больше моей детской ладошки, что кажется мне гигантской. Если бы тогда я могла выразить словами свои чувства, то, наверное, воскликнула бы: «Как прекрасна жизнь! Как великолепен мир! Как здорово, что я есть, и есть эта чудесная конфета с большой белой ромашкой на фантике!».
Не вздумайте называть меня сладкоежкой, потому что для такого прозвища нужно, как минимум, чтобы ребёнок сладостями объедался, а нам с сестрой так редко приходилось их есть, что каждая шоколадная конфета была праздником.
С конфетами связано и одно из самых горьких моих воспоминаний:
Мне лет пять. Жанна болеет. Она в детстве болела часто – шесть раз перенесла воспаление легких, и если бы не дефицитный в те времена пенициллин, расти бы мне без старшей сестрёнки.
Итак, укутанная Жанна лежит в нашей с ней общей кровати, мама сидит за швейной машинкой, а я рядом на полу играю сама с собой. (Я вообще могла подолгу играть в одиночестве так, что, по словам родителей, меня часто спохватывались, а я где-нибудь в закуточке сижу, согнувшись в три погибели, и бубню себе что-то под нос). В комнату входит папа, и что-то тихо говорит маме. Она кивает в ответ и обращается ко мне:
– Милочка, там, в буфете на нижней полке лежат конфеты, сходи за ними и принеси Жанночке.
Я мигом лечу в другую комнату (к тому времени Неверовых уже «расширили», разрешив занять освободившуюся комнату, расположенную по соседству с первой), открываю буфет и вижу пять или шесть шоколадных конфет. Торопливо разворачиваю их одну за другой и сую в рот. Наскоро прожевав, возвращаюсь в спальню и заявляю, что никаких конфет в буфете нет, а у самой не то что весь рот, а все щеки и даже нос в коричневых следах преступления.
– Как тебе не стыдно! Я тебя что просила? Принести конфеты Жанночке, а ты их съела!
По тону, каким были сказаны эти слова, я понимаю, что сознаваться никак нельзя, и, разревевшись
