или нет? – требовательно спросил блатной.
– Понял.
Я закрываю себя и кладбище от них.
Вскоре вся эта автомобильная кавалькада убирается. Возвращаюсь в сторожку, ставлю чайник на допотопную газовую плиту, ласково чешу Лару за ушами. Настроение испорчено, но мне все равно хорошо: впервые за год я спал на диване, а не на земле и не на полу, под крышей и не думал о том, что поесть завтра. У меня четырехкратный оклад, который мне, привязанному к этому кладбищу, особо и тратить некуда. Возьму ноутбук в кредит, оплачу интернет, чтобы не черпать трафик из рабочего компьютера…
В дверь сторожки стучат. От страха сердце пропускает удар – микросмерть. Вернулись Булыга с Кипятком припугнуть? Не поверили, что я буду молчать? Ставлю Лару на пол, иду в коридор, пересиливая страх. Открываю дверь неверной рукой. Уже в момент, когда замок отперт, и дверь можно рвануть на себя с той стороны, вспоминаю про ружье в сейфе. Хорош сторож.
– Здравствуйте, молодой человек.
На пороге сторожки стоит тот самый священник, час назад отпевавший братка. Тот самый, при виде которого у меня на душе становится теплее.
Молча киваю, как немой имбецил.
– Вы новый сторож? – спрашивает священник.
– Ну, да.
Он не спешит попроситься внутрь сторожки, а я не спешу его пустить. К счастью, до меня довольно быстро доходит комичность ситуации, и я спохватываюсь.
– Проходите, батюшка. Извините, что сразу не пригласил.
– Благодарю вас, – голос у него приятный даже когда он не поет, как у могилы.
Веду его на кухню.
– Я только вчера устроился.
Указываю ему на стул, тот садится без стеснений.
– Я отпевал покойного только что. Царствие ему небесное.
Киваю.
– Видел. Хорошо отпели.
Ну что за чушь я несу?
– Меня зовут отец Валентин, – представляется священник.
– Женя.
Батюшка кивает, затем говорит:
– Собственно, благодарю, что впустили в свой дом. Я знал вашего предшественника, он всегда приглашал меня сюда, напаивал чаем.
– Не будем нарушать традиции!
Я достаю из бесцветного стенного шкафа кружки, чайные пакетики, снимаю вовремя засвистевший чайник с плиты.
– С возрастом проповеди даются все тяжелее, – говорит отец Валентин, пока я завариваю чай. – Глотка не луженая.
Решаю пошутить.
– У нас командир батальона на плацу так же говорил, мол, вас пять сотен, а я один, и мне всех вас нужно облаять.
Уточню, что наш комбат говорил все это в более матерной форме, в которой даже слово «облаять» звучало иначе и нецензурно.
– Служили, значит, – резюмирует батюшка, принимая из моих рук чашку с чаем. Затем прищуривает и спрашивает: – Воевали?
– Не пришлось, к счастью.
– Простите, что спросил такое, Женя, – осторожно произносит священник, –
