заматываюсь в куртку, выхожу из сторожки, иду к ней.
Она стоит, потягивая сигарету, смотрит на надгробие равнодушно.
– Здравствуйте. Не пугайтесь, я сторож этого кладбища.
Она смотрит на меня искоса, фиксирует на периферии зрения. Пожалуй, как лошадь – видит вас, но не поворачивает морды.
Честно говоря, пока я топал до этой могилы, я не придумал более лучшего начала разговора.
– Я не пугаюсь, – говорит она, не оборачиваясь. – Здравствуйте.
Вблизи я вижу ее высокие скулы, зефирные губы и прямой нос. У нее растрепаны волосы над ушами, а горло стянуто воротом черной водолазки, что подчеркивает ее длинную шею. Она не красотка, но ее красота в том, что все в ней подогнано идеально: каждый квадратный сантиметр ее лица будто делался не слепой природой, но вытачивался силой, которая точно знала, что хочет увидеть в конце: нечто гармоничное, не требующее доработки и свободное от сравнений.
– Буквально вчера хоронили покойного. Я решил подойти, поинтересоваться, кто вы.
Она кивает – разрезает воздух своей короткой челкой. И молчит.
– Знали его?
– Охраняла его.
Та-ак.
– Были его телохранительницей? Или такого слова не существует в женском роде и…
– Охраняла его в тюрьме, – перебивает она. – Я работаю в тюрьме, в Архангельске. Дежурю по коридору.
При этом она не все еще не бросает ни одного взгляда на меня. Будто с банковским терминалом болтаю.
– Тогда вдвойне странно, что вы решили прийти на его могилу.
– Хочу убедиться, что он умер, – флегматично заявляет девушка. Примерно с таким же равнодушием GPS-навигатор указывает вам маршрут.
«Хочу убедиться, что он умер». Ого.
– Он вам сделал что-то плохое?
– Мне? – ее черные брови-лезвия приподнимаются. – Нет, он другим сделал много плохого.
Девушка приподнимает ногу, впечатывает толстую подошву байкерского ботинка в оградку перед могилой, стирает грязь с подошвы, водя ею вверх-вниз. Она делает это бесцеремонно, явно показывая свое презрение к покойнику.
Все, что есть у мертвого, это его гроб, в котором он лежит, законная земля над ним и ограда вокруг его места погребения. И сейчас это стирание грязи об ограду его могилы выглядело надругательством: примерно таким же, как если бы она кинула выкуренную сигарету прямо на его могилу.
– Анна, – представляется она, впервые глядя на меня. Ее взгляд изучающий. – Можно просто Аня.
А потом Анна стреляет окурком в могилу Филимонова. Окурок навсегда теряется среди щедрых венков.
– Женя.
Она разглядывает меня, потом говорит:
– Не думала, что в таком возрасте люди могу работать сторожами где-то.
Строго говоря она и сама сторож, но живых душ.
Она осматривает меня без
