ворота. С территории кладбища меня смывает секунд за десять.
Я снова в сторожке, у своего окна-поста. Слежу за похоронами.
Из катафалка вываливаются водитель и его напарник. Оба в черном. Открывают задние двери и начинают с аккуратно вытаскивать гроб с помощью специальной наклонной дорожки.
Тем временем из боковой дверцы выходят всего два человека: до серебристости седая женщина средних лет и…
Отец Валентин!
Подумал о нем мимолетом, а в машине действительно был он. Теперь объясняется моя неробкая радость, дающая мне невидимые крылья.
Но я по-прежнему не знаю ответа, что общего у этого батюшки с Аней и со мной.
Похороны проходят весьма быстро. Гроб опускают в могилку, под жалобное рыдание матери. Отец Валентин поет прощальную молитву, затем могильщики закапывают могилу и занимаются монтажом надгробия. Постояв для совести несколько минут, водитель и его напарник забираются в свою «Газель» и уезжают через открытые мной ворота.
Меня тянет к оставшимся двоим у нового дома усопшей. А именно к матери и батюшке. К первой я хочу подойти просто из чувства жалости и сострадания, ко второму из-за странного чувства связи, которое я испытываю. Ноги несут меня сами. Это схоже с чувством страха убегающего животного, когда оно может управлять своими лапами, но не приказывает им остановиться, дав опасности приблизиться.
– Здравствуйте, Женя, – священник замечает меня сразу.
– Доброе утро. Вот, решил подойти, поздороваться. Может, поддержать как-то, хотя бы словом.
– Похвально. Сочувствие к чужому человеку говорит о многом, – отец Валентин смотрит на меня добродушно.
А вот закутанная в черное мать не видела, как я подошел и явно не слышала нашего короткого диалога: ее глаза были залиты пеленой горя, а уши забиты мыслями-несчастьями. Впрочем, всхлипывала она уже тише и реже, как ребенок.
Я не знаю, как плачут матери, хоронящие своих детей. И я не знаю, как плакала моя мама, когда окончательно сломалась в мысли, что я вот-вот вернусь или найдусь. Наверное, так же. Мне думается, что единственное, что в этом мире не изменится никогда, так это слезы безутешной матери.
Смотрю на надгробие. Над фамилией, именем и отчеством с датами фото умершей. Девушка лет двадцати пяти. В меру симпатичная, но на улице на нее не обернешься.
Та самая девушка, которую сбил таджик на КАМАЗе в день, когда я шел устраиваться на работу на это кладбище.
– Мария Матвеевна, – обращается священник к женщине, – выговоритесь, расскажите, какой была ваша дочка. Я по опыту знаю, что когда говоришь о человеке хорошее, то и на душе легчает. У меня своих детей нет, но родителей похоронил. Я разделю ваше горе.
Благоразумно молчу, затем киваю Марии Матвеевне, когда ее глаза выныривают через слезы.
Скорбящая мать вздыхает, уже не плачет, но дышит спазматически, будто ей просто очень
