из общей копны и шевелились, как жирные и блестящие ужи в террариуме, отъевшиеся на дармовых лягушках.
Если бы Катя нахмурилась и сжала губы, то художник вполне мог писать с нее гордую казачку. Но если сунуть ей в руки голого пастозного младенца и заставить задумчиво смотреть вдаль, то этот же художник, простирая к небу испачканные краской руки, стенал: «О, мадонна, вы, дитя мое, настоящая мадонна!». Но Катя пришла одна, орущего дитя не было, брови не супила, а, наоборот, широко улыбалась странной женщине (или странному мужчине) и мне.
– Катюша, бери напарницу, корми-пои и сегодня ни с кем не знакомь, – дружелюбно оскалился «трансвестит». – Как там наши, болеют? Как Захар?
– Упокой вас, Михаил Викторович! Всё неплохо. Болеем, но не смертельно (тут они дружно рассмеялись). Захар всегда занят, работы навалом, его подопечных всегда больше, сами знаете. Варежка кашляет – снова холодной воды напилась. А так ничего, всё по-прежнему. Вы никак мне помощницу даете, Михаил Викторович? Пусть земля вам будет пухом! Теперь хоть немного веселей будет, – защебетала Катя и без стеснения, практически как цыгане рассматривают коня при покупке, уставилась на меня и даже разок обошла вокруг.
Вдруг она поморщилась и спросила:
– Что это за вонь?
– Познакомься, кстати, это Роза. Голубушка в навоз угодила, помыться бы ей.
– А-а-а, тогда нам пора. До свидания. Звоните, Михаил Викторович, если что. Забыла спросить, Роза к нам надолго или вообще? Она уже того?
– Пока рано говорить, сама узнай у Захара или у Матвеевича, но на месяц, не меньше, это уж точно. Ну, голубки, бегите, а меня другие люди ждут. Пока, Кать, – закончил Михаил Викторович, стыдливо прикрывая юбкой волосатые колени.
Катя приблизилась, подмигнула, взяла меня за руку, подвела к туфлям, подождала, пока обуюсь, и, снова сжав мою ладонь, увлекла за собой. А я все это время думала, потому что у меня искаженное чувство юмора, что хорошо, очень даже хорошо, что я Роза, а не Катя. Ведь если бы этот дядя-тетя сказал: «Пока, Роз», то вышел бы безобидный и подслеповатый, словно крот, «покароз», а вот будь я Катей, то каждый день знакомые заставляли бы меня покраснеть от «покакать». Но опасаясь, что милая девушка не поймет и обидится, я не стала делиться вслух такими мыслями.
Меж тем мы вышли на улицу и направились к соседнему зданию. На горизонте виднелись с десяток людских силуэтов.
– Крупное ДТП или пожар, – прокомментировала Катя, увидев немой вопрос в моих глазах. – Так бывает, когда умирают разом, в одну минуту, когда автобус перевернулся на трассе или дом сгорел. Остальные по одному приходят, как этот дедуля (Катя кивнула на марширующего на одном месте Петра Семеновича, я бы не удивилась, если б его фамилия оказалась, скажем, Тихоходов).– Его к нам привел инсульт или инфаркт, или рачок какой, поняла? – спросила она, продолжая держать меня за руку, словно маленькую девочку.
– Этот твой (я тоже сразу перешла на «ты», к тому же Катя явно была младше меня) дедуля скончался во сне и имеет диагноз
